Воистину как благословение, так и проклятие учить, что над всеми вещами простираются небеса случайности, небеса невинности, небеса относительности, небеса дерзости. Кстати, это древнейшее благородство в мире, и я возвращаю его всем вещам. Я освободил их от ига целесообразности. Видите ли, это вопрос освобождения вещей, существования и мира от целесообразности, и Ницше всегда говорил о том же. Он выступал против приписывания цели вещам, миру. Согласно ему, у мира нет цели. Следовательно, нам остается только смеяться над миром. Но не так смеяться... как мы обычно это делаем, когда замечаем наше превосходство над тем, над чем смеемся... Я говорю о совершенно конкретном смехе. Смех Ницше трагичен. Когда понимаешь Ницше без использования всех возможностей смеха, то смеяться невозможно. То есть смех трагичен, как если бы вы смеялись перед распятием. Мы должны уровнять смех, обнаженную женщину и пытку. Между этими тремя вещами существует своего рода сходство: они вызывают у меня желание согрешить.
Но сама дерзость, сама относительность, как и обнажённая девушка — притягательны в силу характера, который, безусловно, приписывает им наш собственный глаз. Приписывание цели миру опасно лишь там, где цель начинает мешать видеть мир. Это справедливо и для отношений.
Да, возможность созерцать абсурд неопределённости непосредственно — великий дар, который требует и великой жертвы, но жертва здесь — не самоцель. У Батая сам акт жертвы есть отражение избыточности мира, безграничного изобилия природы, но не жертва есть цель природы: даже в абсолютно лишённом цели процессе эволюции мы наблюдаем основной системный принцип: желание снизить энтропию, —
Система инертна, — она требует жертв лишь постольку поскольку в ней нет больше свободной энергии, — а любая система стремится к минимальной свободной энергии, любая система ищет стабильных рамок, что в термодинамике означает тепловую смерть — отсутсвие полезной энергии. Это естественное стремление системы к смерти. Но система функционирует именно для нахождения оптимального баланса, где вырастает её эффективность: при минимальных внутренних изменениях обрабатывать максимальные внешние. Жертва — это способ спастись на краю гибели, где внешние изменения становятся слишком давящими, а минимальные внутрение больше не справляются; способ «разрядить» аккумулированные запасы, чтобы создать разность потенциалов, — электрический ток, — адреналин, который, извергаясь в кровь, мобилизует элементы системы.
Так, например, колонии организмов реагируют на неблагоприятные условия среды: часть популяции «жертвуют» собой, чтобы остальная (большая) часть смогла выжить, но именно для того, чтобы выжить, а не для того, чтобы умереть. Не есть ли это целеполагание? Жизнь есть самоцель в своём становлении.
Такое «критическое» состояние — стресс для любой системы, и если стресс становится самоцелью, то эта система нацелена на самоуничтожение, медленное самосжигание своих элементов, — это смерть полная страданий, пропитая ауто-агрессией.
Неопределённость притягательна именно в том смысле, что требует «оплодотворения» трансцендентальным допущением. Это hyle, которая призывает к morphe. Жертва как самоцель — это результат как сомневающегося, самоуничтожающего morphe, так и самоуверенного, агрессивного, гиперактивного morphe — это mimesis, нацеленный на воспроизводство того, что уже было, на копию копии —
Но тот же mimesis — это искусство как таковое, techne, это творчество как таковое, poeisis; это не просто «подражание», но это и «представление» и «воображение». Сам мимесис родом из дионисийских мистерий — это инвокация сакрального, это призыв к сакральному, это практика «медиума». Это хорошо видно в Вакханках Эврипида. Здесь мы видим, что сам творческий акт многолик вследствие принципиальной амбивалентности сакрального: мы можем говорить не только об идеализации трансцендентальной предпосылки, — то, что критикует Ницше, — но и её трагедизации — то, что мы видим у Батая. Очевидно, что наивным будет убеждать себя, что ты видишь каменный мост на месте пропасти, но не менее наивным будет думать, что у этой пропасти нет дна. Очевидно лишь наличие пропасти, и именно оно является решающим.
Трансцендентальная предпосылка требует «скептического метода», как его называл Кант. Любое допущение, как и любое целеполагание — идеализация, это абстрактный конструкт, который бессмысленно доказывать, — на то он и трансцендентальный, но бесмысленно и опровергать его, — пропасть разверзлась для всех. Важно лишь то, насколько этот конструкт подвижен, «проницаем», жив, динамичен — это определяет степень его конструктивности/деструктивности.
Для того, чтобы не провалиться на тонком льду нужно постоянно двигаться, аккуратно скользить без резких движений. Пропасть покрыта тонким льдом.
«Открытость» системы внешней среде — это не только источник энтропии (которая, кроме всего прочего, является настоящим системным топливом, позволяющим системе развиваться и расти в состоянии «потока», — а он образуется именно тогда, когда есть определённая доля неизведанного, — нового), но и возможность для системы изучать саму себя, возможность к построению более сложных структур, позволяющих раскрывать потенциал любой системы с многократным усилением интенсивности роста и развития, — это касается не только межличностных отношений, а в целом — отношений элементов и систем.
Иначе говоря, само «желание согрешить» продиктовано трансцендентальной предпосылкой, — наличие такой сложной связи уже говорит о принципиальной связанности, осмысленности самого опыта, — это не только действие, но и до-действенная связь целесообразности, — это неметрический массив связанных ощущений, который выявляется как целое, пусть и континуальное целое.
Это необходимо помнить при любых попытках забить метафизическое зияние трансцендентальной ватой иллюзии. Даже если действие объяснять с точки зрения когнитивно-бихевиористского подхода, то, во-первых, не все действия являются реакциями — есть и автоматические действия, совершающиеся спонтанно. Конечно причиной некоторых может быть гомеостаз, но это системное понятие, исходящее из системных предпосылок. А, во-вторых, и это, я надеюсь, скорее эмоциональный, чем логический аргумент, — любая связь обладает слишком большим объёмом коннотаций, в которых эта связь обнаруживается как в референтном поле. Это зияние — возможность проактивности, выбора аспекта, liberum arbitrium, где реакция будет либо создаваться, либо воспроизводиться, — здесь мы определяем вектор нашего мимесиса. Здесь мы обнаруживаем связь не только с удовольствием, наслаждением и страданием, но и страхом смерти и неопределённости.
Иногда интенсивность страха зашкаливает, заставляя возвращаться к нему снова и снова — это притягательный ужас, — и в ситуации идеализации возникает хиазм: понятия меняются местами. К драматизированному, пугающему — тянутся, как к вожделенному, а желаемого — боятся, подобно истинному источнику страха. Этим настроением пропитан не только декаданс, но и любая эстетика замкнутого, перверсивного, эпатажного, зацикленного, трагического, бесмысленного. Вакханалии, мистерии, посвящённые Дионису — изначально кровавые обряды с человеческими жертвоприношениями.
Трагедизация — это эстетика потери границы, смерти, насилия. Это бунт против идеализации, это антитеза системным установкам. Потому эти тупиковые заводи, образующие болота — источники уюта, мистического, чудесного, творческого и неожиданного, — подобно болотным огням, блуждающим в полночь над разлагающейся трясиной. Но ровно тот же самый феномен — источник удушающих газов, отравляющих всё живое, — газов цинизма, иронии, апатии и снобизма, — газов гниения и плесени.
Да, смех Вакха трагичен, — это смех сумасшедшего, но это не ирония и не сарказм. Ницше подчёркивал, что именно ирония Сократа завела рациональное западное сознание в тупик ригидных установок догматической традиции.
Именно на границах системы мы видим обратный её полюс трагедизации, стремящийся к самоуничтожению, апатии и стазису. Этот полюс лишь антитеза, лишь одна из крайностей:
Никому не дано достичь крайности ни в одном, ни в другом направлении
Да, заводи, низины и омуты — там, где всё живое отдыхает от палящего дневного солнца, — там, где дышит прохлада и спят окутывающие туманы, — там, где кишит своя микро-жизнь, — всё это нескончаемый источник уюта, необходимого для любого творчества; бесконечный источник вдохновения и удивления; источник любой рефлексии, которая и возможна только в отражении, явленном в этой заводи.
Здесь обнаруживается и символизм зачатия, ухода, прорастания, высиживания. Сакральное — эротично, влажно, но здесь же и прячется его негативный аспект: утаскивающее на глубины, пожирающее, — это сирены, русалки, ундины, — «усыпляющие», опутывающие, завораживающие.
Именно в балансе аспектов сакральное требует не только определённой доли активности в том смысле, в каком каждая активность является собой ту или иную форму агрессии,
Чуду, в этом отношении, необходимо дать родиться, не «мучая его пониманием», но и допустить, что в нём есть, что понимать, — что оно существует. Баланс в трансцендентальной предпосылке оказывается решающим.
Тебе надлежит знать, что кроме явного вида всякая вещь имеет скрытый. У тебя благородные черты лица: глаза, которыми ты смотришь на мир, видят истину. Но не меньше истины в черном треугольнике у тебя под платьем.
Сама неопределённость открыта для целеполагания, её эротичность выявляет этот противоречивый аспект. Именно страх, совладание им, осознание негативного аспекта являют необходимый импульс к переосмыслению, реинтерпретации трагедии в драме, — это не вечное падение, разрушающие любые границы и отношения, лишённое всякой цели и смысла. Это пустота, в которую может быть помещено всё, что угодно.
Это притягательная, вожделеющая пустота, пробуждающее в нас желание наполнить её своими иллюзиями. В этом случае, конечно, — желание есть причина страдания, в том смысле в каком интенциональность есть причина феноменологического потока восприятий, претерпевания изменений сознания.
Это же желание может быть направлено на осознание пугающей пустоты, — чем дольше мы можем смотреть ей прямо в глаза, тем глубже мы можем структурировать её, придать ей гармонию в её нецелеполагающей природе. Гармония же, в итоге, есть не только causa efficiens, но и causa finalis. В этом легко убедиться на примере любого достаточно сложного музыкального произведения. Горизонтальная и вертикальная проскости гармонии отражают суть скрытого во времени, свёрнутого дополнительного измерения. Время не только бесконечно в своей прогрессии, но и каждое мгновение континуально в любом отрезке. Структура же этого континуума пустотна.
Пустота обнаруживается не только в горизонтальной прогрессии в виде смерти, но и присутствует в каждом мгновении, как сама смена, изменение, движение времени. Каждый момент в любом случае резко перескакивает в другой, как бы мы его не пытались удерживать. Зазор между мгновениями, разрыв — округлённая нашей личностью пустота. Сама континуальность сознания высвечивает нам мировую гармонию в непосредственном акте восприятия, сам акт осознания, рефлексии, соотносения, размышления, связывания не просто результат воспроизведения. Это хорошо видно на примере изучения детьми языка.
Скачок от детского подражания к слову довольно ощутим: можно сказать, что он даже резок. Да, существует определённый зазор взаимной диффузии, где присутствуют обе формы одновременно: ребёнок использует и то и то, но разница при этом всё равно остаётся довольно резкой, — это не медленной превращение, это рывок.
Рывок связи — это нащупывание гармонии в неметрическом массиве ощущений. Это интуитивный, «образный бросок мысли». Именно наличие этого массива выявляет подлинную структуру любого опыта, лишённого не только временных и пространственных отношений, но и обнаруживающегося как многомерная структура мировой гармонии, — это переживание мира как целого, — мистическое, высвечивающее себя. Связь с этим массивом — трансцендентальна, — это подлинная открытость бытию, его просвет, обнажающий пустоту как источник феноменального и трансцендентного одновременно обнаруживается только в самом акте перформативного целеполагания непосредственно, — это конструирование смысла, нанизанного на массив ощущений. Этим и выявляется изначальное избыточное единство, избыточное тождество, никогда не равное самому себе, вечно льющееся и ускользающее тождество жизни.
Источник: https://www.facebook.com/notes/anton-voltman/1055191451294045/