
Любовь свинцовой россыпью осядет в воздухе. Сказать, что — разлита, — ничего не сказать. Теперь долго будет всегда рядом, через неё тяжело продираться, будто в клетке: куда ни пойдёшь — там она. Как врезаться в столб, замечтавшись. Глупо, всегда инфантильно. Извините, оконфузился. Меня контузило. Куда-то в щеку, и выдрало. Оказия. Что-то очень важное, без чего не живут. Так страшно, перехватывает, открываешь глаза: из дыры бьют молнии. И разлетаются по свинцу в воздухе. Из меня бьют молнии. И если обратить на это внимание: то кажется, что из всего тоже начинают бить молнии.
Потрясывает, потрясает, потряхивает, мёрзнешь быстрее обычного, но одновременно с этим: не мёрзнешь совсем. Только-только рассвет, самый холодный час, — перед рассветом. Кто гулял всю ночь по улицам знает: даже в самую жаркую погоду, даже в городе прямо перед рассветом пробирает холодок. Так, что успеваешь немного умереть. И просыпаешься прямо из первого луча: воскрешение, восклицание, возникновение.
Морозец проходит по коже, и скоро откроют метро. Отпустил холод, холод отжил своё в тебе, а тебя просто по инерции немного потрясывает, потрясает, потряхивает, будто очнулся весь в крови и пытаешься вспомнить — как тебя зовут? где ты живёшь? что случилось? В кармане находишь только одну сигарету и одну зажигалку. Это чтобы руки не тряслись: мозг быстро даёт сигналы. Дымок, будто тебя окуривают, будто это ты — кусок Осириса, тебя воскрешают, отряхивают. Будто. Его тоже контузило. И вырвало. Тебя. Будто. Тобой.
Ты обновлённый, только что родившийся. Череп сломан. Точно, видно: пластины ещё долго не встанут на место, срастутся так. Глаз выпадет в колодец, стану всезнающим на мгновение. Череп придётся ломать, ставить титан, или наоборот снимать его? Провалы в памяти, страх потерять куски жизни: они вылетают. Их тоже контузило, свинцовой картечью вдарило так, что по краям всё начинает ржаветь. Прощание долгое и болезненное. Длится вечность.
Но это не сейчас. Только что ты лежал где-то на дне колодца, и вот, луч прямо в глаз, как разряд, сигнал, импульс. Фу, до чего мерзко: сидишь в колодце, а тут ещё и будят так банально, так штамповано, так инфантильно. Просто контузило. Какой-то отзвук уходящего дня. Осколок зеркала времени. Зеркало всё меньше, с каждым днём.
И тут ещё эти молнии, будто путешествие через всю свою жизнь, невероятно быстрое, как вспышка. А прошло 28 лет. Какое-то совершенно другое ощущение. Расположенность: это воронка, где твоё падение в момент смерти схлопывается. Будто коллапсирует чёрная дыра. Интересно, а это возможно? Ведь чёрные дыры — вращают даже галактики! Да, точно, возможно: это смерть.
Эрос и Танатос: фу, опять, банальщина, остановись, мерзко. И так всю жизнь. Бой с самим собой. Наконец он выиграл, хитрец. Так долго мне везло, а тут такое. Остаётся только наслаждаться.
Зря из этого делают драмы, — убеждаю я себя. Это банальщина, каждое мгновение, каждый сон, — такое. Ну, такое. Рационализация. Или нет? Так часто это испытывал, а теперь просто клапан сорвало. Придумал? Контузило. Вылетело, сквозное. На носилки и в лазарет. Козлёнок упал в молоко.
А зеркало всё меньше.
Первый осколок: вылезаешь из колодца, то ли справа, то ли слева — источник, рядом с ним — белый кипарис. Туда точно нельзя. Дальше — озеро Мнемосины, вода холодная, кусты и деревья не пускают, но ты объясняешь им, что звездой упал с неба в колодец и очень хочешь пить. С пониманием расступаются.
Дальше бежишь в лабиринте огородов, всё уже давно отцвело, теперь наливается. Огороды ты знаешь очень хорошо, многие из них — огороды предков твоих друзей. А по другим ты просто лазишь: горох, сливы, яблоки, груши. Маленькая и невероятно вкусная китайка, яблоко сладкое как десерт. Бежишь, за тобой — она: маленькая, смуглая, невероятно симпатичная. Не китайка, а девочка. Вас ищет твой лучший друг, где-то громко считает, скоро рванёт. Бежим, прячемся.
Забежали в хитрый угол. Стоим. Прислушиваемся. Вырывает из земли растение, отряхивает корни. Корень, один, неожиданных размеров.
— Ты пробовал земляную грушу?
Это обман, развод, я уверен. Она потом будет смеяться: съел какую-то дрянь. Всё равно, мне не страшно, мне любопытно. Улыбаюсь, отрицательно качаю головой: — нет, а что это?
— Попробуй.
Заботливо обтирает руками, подносит прямо ко рту, закрываю глаза, кусаю. Будто очень сладкая картошка. Очень сладкая для картошки, но вообще не очень сладкая сама по себе. Открываю глаза: бьют молнии, из неё, из меня, из этого корня. Топинамбур. Таких слов мы не знали.
Прибегает друг, мы давно слышали как он бежит. Видит романтику, смущается. А молнии всё продолжают, ведь он её тоже любит. Инфантильно, глупо, смешно. Влюбился. Ха! Бежим дальше, будто бы плачем и смеёмся одновременно, но по факту просто играем дальше. Ещё в школу даже не ходили. Лето, всё зелёное.
Упираешься вниманием в щель забора, протискиваешься по очень узкой спирали в самую зиму: уже темно, ты в лесу, толкаешь коляску, в ней — ещё совсем маленький сын. Сосны вокруг, всё в снегу, сугробы нереальные, белые лапы веток тоже. Всё сказочное. Рядом совсем никого, даже дома никого, мы одни. Коляска плохо идёт по снегу, но тебе легко и хорошо. Приятно. Мягко толкаешь, чтобы не разбудить. Смотришь наверх. По краям кадра: только снежные лапы, тоже обнимают, тоже укутывают, тоже куда-то толкают. Небо тёмное, но светлее деревьев. И прямо от верхушек бьют молнии. Миллионами. Идёт крупный спокойный снег. Плачешь и смеёшься снова как дурак, кого-то благодаришь, счастлив.
Улетаешь к звёздам, там снова где-то оказываешься. День Рождения у подруги. Вокруг одни подруги. С детства избалован женским вниманием. Очень много женщин, родня, соседки, крёстная. С детства. Все заботятся, балуют. Какие-то мимо проходящие мужчины: соседи, знакомые, родня. Отца нет, собираю себе своего, смотря на разных. Просто образ, ничего особенного. Голос в голове. Трагический, ключевое слово: одиночество. Нет, они не одиноки: они всегда с кем-то. Но всё равно одиноки. Есть в этом что-то скалистое, утёсистое. Выжить в шторм. Трагедия.
Остаюсь у подруги, многие подруги тоже остаются у подруги. Засыпаем все рядом, обнимаю подругу, кладу руку под руку. Бьют молнии, конечно же. Обнимаю как сундук с сокровищами, до которого долго плыл на какой-то старой лодке. Как кощей теперь чахну над златом. Проваливаюсь в пол, и там снова — калейдоскоп, тысячи, тысячи, миллионы, миллионы молний.
Одна уносит в знаменитое лето, весь город в дыму, будто запустили гигантскую обезумевшую дым-машину из параллельного измерения. Она захватила город своими щупальцами-дымоходами. Лежим на трибунах бейсбольного поля около МГУ. Высотка в дыму, погружённая в думы, раннее утро, очень много свинца в воздухе, даже искрится. Ласточка. Кладу голову на колени, на юбку, мы одни, перелезли через ворота. Воры, разбойники, мошенники и влюблённые. Почти засыпаю, дым обволакивает, молнии бьют даже из пальцев. Переворачиваюсь на спину. Протискиваюсь сквозь щель в лавке, — сад.
Глубоко влюблённые, может быть даже под чем-то. Солнце, воздух влажный, я ложусь на траву, рядом какие-то одуваны, ромашки. Она. Лунный цветок, цветок, что цветёт только при свете луны. Рядом, стоит на коленях. Я заглядываю под юбку, она делает кадр. Милый кадр — я лежу на траве, юбка, один глаз упал в колодец, другой ещё видно. Может даже под чем-то. Заглядываюсь. Свинца не чувствуется, всё отцвело, наливается, свинца нет совсем — уже сплошная радиация, счётчик зашкаливает. Я сам как одна большая шаровая молния.
Юбка колоколом накрывает, — вечер, все куда-то спешат, наступает зима, но мне ок, люблю холод. Попросили сигарету. Кто-то. Угостил сигаретой, он жмётся с какими-то светодиодными шарами, большими, надувными, прозрачными, штуки 3 в охапке, как психоделический букет, — внутри них RGB-какафония, продаёт их. И это в такой мороз. Почему не сдуваются? На взгляд понимаю, что они твёрдые, не надувные. Суета, вечер, все домой спешат. Улыбается. — Как же я с этими шарами замучился, постоянно гаснут. Смотрю на шары, всё мерцает, бьют молнии. Улыбаюсь, киваю, желаю успеха и сил, ухожу.
Резко сбивает машина. Ехала по встречке. Объезжала пробку. Жара. Шлёпанца улетает куда-то далеко, я переворачиваюсь через крышу, падаю у водительской двери. В машине дети в шоке, за рулём женщина. Испугана до безумия, открывает дверь: я пытаюсь придти в себя. Бьют молнии, рискну понять, что происходит: — как меня зовут? где я живу? что случилось? Машина резко уезжает дальше по встречке. Водители рядом тоже испуганы. Лёгкие ушибы, на подбородке сорвана кожа, рядом на траве валяется шлёпанца. Ходить неудобно, потом окажется, что больно, а неудобства — это тоже шок. Всё равно бьют. Молнии, а не водители. Ухожу за угол, задумчиво пролезаю в новую кротовую дыру воспоминаний.
Брожу по гаражам с другом, всё очень спокойно, крыши высокие, с них видно реку. Общаемся, спокойно, будто во сне. Идём качаться на нашей тарзанке, я выше и тяжелее всех, иду первым, — верёвка подрезана, — подстава, розыгрыш. Падаю на что-то железное, чернота вокруг. Просыпаюсь, не помню совершенно ничего, кроме языка, я могу говорить и понимаю слова. — как меня зовут? где я живу? что случилось? Только что родился, принципиально новый: всё вижу в первый раз, но чувствую, что рядом — друг. знал? не знал? Тревожно, но много любви, отовсюду бьют молнии. Устойчиво только одно: сегодня какой-то очень особенный день, день, которого я очень долго ждал. Бабушка очень испугалась, злилась. Мне хорошо, каждую секунду узнаю что-то новое. Припоминаю, если быть точнее. Очень.
— Сегодня какой-то особенный день?
— Мать твоя должна приехать! А тут такое! Она меня убьёт, не уследила.
Точно, мама. Я ждал три месяца, — должна сегодня приехать. Звонок, разговоры, голос мамы. Молодой, бодрый, смеётся, немного волнуется. Сегодня не приедет, — завтра. Пустяк, я тут только что родился, день уже стал особенным. Я ждал три месяца — подожду ещё один день. Всего лишь осколок, контузия. И иду спать.
Всё это, конечно, просто драмы, — убеждаю я себя, глядя в зеркало. Зря они так, с драмами-то. А зеркало всё меньше, с каждым днём. Ничего особенного, просто осколок, просто новый день, просто свинец в воздухе, просто голос, просто взгляд, просто молния, миллионы молний. Всем правит молния. Всеми правит молния. Мол-ни-я.