Клю­чи

Суть есть то це­лое, что боль­ше про­стой сум­мы сво­их ча­стей. Видеть суть, — зна­чит смот­реть сквозь бук­вы. Смот­реть сквозь бук­вы, — зна­чит со­зда­вать. Видеть суть, — зна­чит со­зда­вать её.

Здесь нет по­сту­ла­тов, важ­на лишь ди­на­ми­ка мыс­ли. Неко­то­рые ос­нов­ные прин­ци­пы при­дёт­ся ло­вить на лету, но, спра­вед­ли­во­сти ради надо за­ме­тить, что сами прин­ци­пы по­лё­та ина­че не пой­мать. Те из нас, кто при­шёл сюда ради букв, пусть за­па­сут­ся на­деж­дой, «ибо вода глу­бо­ка, ночь тем­на, а звёз­ды столь да­ле­ки». Текст — это об­раз, ко­то­рый он со­зда­ёт. Это по­ток, со­сто­я­ние, путь, ко­то­рый каж­дый про­де­лы­ва­ет са­мо­сто­я­тель­но. Опас­ность та­ит­ся за каж­дым сло­вом, и за каж­дым же сло­вом ждёт спа­си­тель­ное. Те смыс­лы, ко­то­рые по­явят­ся в про­цес­се, — лишь топ­ли­во, чтобы дви­гать­ся даль­ше, лест­ни­ца, ко­то­рую нуж­но от­бро­сить. Смысл — это ис­поль­зо­ва­ние.

Нон-кон­цеп­ту­а­лизм — это ма­ни­фе­ста­ция па­ра­диг­мы мыш­ле­ния. Идеи не при­над­ле­жат ни­ко­му. Каж­дый ра­курс, ко­то­рый ко­гда-либо успел раз­ли­чить суть за те­нью смыс­лов бу­дет спа­сён.

Кри­зис

Кри­зис — это кри­зис в со­зна­нии. Кри­зис ко­то­рый боль­ше не мо­жет при­ни­мать ста­рые нор­мы, ста­рые мо­де­ли, древ­ние тра­ди­ции.

Джид­ду Криш­на­мур­ти

«Кри­зис» — пуль­си­ру­ет на силь­ную долю в рит­ми­че­ском узо­ре ин­фор­ма­ци­он­ных по­то­ков совре­мен­но­сти. Каж­дый такт: куль­тур­ный, де­мо­гра­фи­че­ский, эко­но­ми­че­ский, энер­ге­ти­че­ский, финан­со­вый — «кри­зис» — вспы­хи­ва­ет, по­доб­но сиг­наль­но­му огню над ми­ро­вым опто­во­ло­кон­ным оке­а­ном пла­не­ты в вы­жи­да­ю­щем мра­ке. Слов­но в неви­ди­мом тан­це за­го­ра­ют­ся и гас­нут по все­му миру огни нена­зван­ных до­се­ле цве­тов, оку­ты­вая оке­ан ил­лю­ми­ни­ру­ю­щи­ми со­звез­ди­я­ми, — это по­ляр­ное си­я­ние но­во­го неба, ми­сте­рия но­вой эпо­хи сквозь тол­щу оке­а­на ис­то­рии окра­ши­ва­ет для оби­та­те­лей глу­бин ти­та­ни­че­ские вол­ны в без­бреж­ных ин­фор­ма­ци­он­ных про­сто­рах.

Само сло­во «кри­зис» из­вест­но нам бла­го­да­ря той куль­ту­ре, что дала ты­ся­чи имён, по­нят­ных и сей­час, — кос­мос, атом, ки­бер­не­ти­ка, сим­вол, фе­но­мен, эпо­ха. Ещё со вре­мён ан­тич­но­сти древ­не­гре­че­ское сло­во κρίσις [кри­зис] озна­ча­ет точ­ку из­ме­не­ний, ре­ше­ние, пе­ре­лом­ный мо­мент, опре­де­ле­ние, ис­пы­та­ние. Это сло­во про­ис­хо­дит от гла­го­ла κρίνω [кри­но] — «я ре­шаю», упо­треб­ля­е­мо­го так же в зна­че­нии «вы­би­раю, раз­ли­чаю, от­де­ляю, сужу, опре­де­ляю, упо­ря­до­чи­ваю, вы­би­раю меж­ду доб­ром и злом, взве­ши­ваю все за и про­тив, оце­ни­ваю».

В совре­мен­ном по­ни­ма­нии сло­во «кри­зис» озна­ча­ет тя­жё­лое со­сто­я­ние об­ще­ства, вы­зван­ное про­ти­во­ре­чи­я­ми в его раз­ви­тии, при­во­дя­щее, как пра­ви­ло, к ка­та­стро­фе. Суще­ству­ет раз­дел ма­те­ма­ти­ки, ко­то­рый так и на­зы­ва­ет­ся — тео­рия ка­та­строф, он по­мо­жет про­ил­лю­стри­ро­вать при­ро­ду кри­зи­са.

В рам­ках тео­рии ка­та­строф ана­ли­зи­ру­ют­ся кри­ти­че­ские точ­ки функ­ции, ко­то­рые яв­ля­ют­ся клю­че­вым по­ня­ти­ем тео­рии и обо­зна­ча­ют­ся как «точ­ки ка­та­стро­фы». Внут­ри этой тео­рии су­ще­ству­ет несколь­ко «эле­мен­тар­ных ка­та­строф», в дан­ном слу­чае, име­ет смысл при­ве­сти в при­мер одну из них.

Ката­стро­фы — это рез­кое ка­че­ствен­ное из­ме­не­ние объ­ек­та при плав­ном ко­ли­че­ствен­ном из­ме­не­нии па­ра­мет­ров, от ко­то­рых он за­ви­сит. Допу­стим, что гра­фик от­ра­жа­ет ста­биль­ное со­сто­я­ние от­кры­той ди­на­ми­че­ской си­сте­мы, где па­ра­метр a — остав­ши­е­ся до ка­та­стро­фы се­кун­ды. На ил­лю­стра­ции изоб­ра­же­ны 3 гра­фи­ка при, а = 30, 15 и 1 со­от­вет­ствен­но. При по­ло­жи­тель­ных зна­че­ни­ях па­ра­мет­ра a, функ­ция име­ет два экс­тре­му­ма, — это точ­ки мак­си­му­ма и ми­ни­му­ма, на ил­лю­стра­ции они от­ме­че­ны ро­зо­вы­ми ром­ба­ми. Как толь­ко, а = 0, экс­тре­му­мы встре­ча­ют­ся и ан­ни­ги­ли­ру­ют­ся, в дан­ном слу­чае — это точ­ка в цен­тре гра­фи­ка, где x и y = 0, да­лее не су­ще­ству­ет ста­биль­но­го ре­ше­ния. Это — точ­ка би­фур­ка­ции или ка­та­стро­фы. Допу­стим, что точ­ки экс­тре­му­ма на гра­фи­ке услов­но от­ра­жа­ют на­ли­чие в том или ином со­сто­я­нии си­сте­мы про­ти­во­ре­чия.

Про­ти­во­ре­чие

Сам тер­мин про­ти­во­ре­чие — неод­но­знач­ный, даже если рас­смат­ри­вать его с ра­кур­са ло­ги­ки как от­дель­ной дис­ци­пли­ны, изу­ча­ю­щей за­ко­ны и прин­ци­пы на­ше­го мыш­ле­ния, и яв­ля­ю­щей­ся фак­ти­че­ски ма­те­рью это­го по­ня­тия, мы мо­жем лег­ко на­ткнуть­ся на него же са­мо­го. Исто­ки совре­мен­но­го зна­че­ния это­го тер­ми­на бо­лее от­чёт­ли­во вы­све­чи­ва­ют­ся всё там же — в ан­тич­ной Гре­ции. Извест­ный фило­соф Ари­сто­тель, уче­ник Пла­то­на и учи­тель Алек­санд­ра Вели­ко­го, оста­ва­ясь вер­ным в этом во­про­се сво­ей ра­цио­на­ли­сти­че­ской тра­ди­ции, уве­рен­но на­чав­шей­ся с Сок­ра­та, в по­ле­ми­ке с хит­ры­ми и изоб­ре­та­тель­ны­ми со­фи­ста­ми по­пы­тал­ся при­дать мыш­ле­нию опре­де­лён­ную стро­гость, чтобы в бу­ду­щем было воз­мож­ным лег­ко из­бе­гать уло­вок и ло­ву­шек со­физ­мов, — хит­рых ар­гу­мен­тов и рас­суж­де­ний, лишь ви­ди­мость ис­тин­но­сти ко­то­рых при­во­ди­ла обы­ва­те­ля в за­ме­ша­тель­ство и быст­ро скло­ня­ло его на сто­ро­ну фо­кус­ни­ка. Сей­час бы мы это на­зва­ли «убеж­да­ю­щей ком­му­ни­ка­ци­ей»; на­стой­чи­вые люди, на звон­ки ко­то­рых нам при­хо­дит­ся от­ве­чать и вся­кий раз от­ка­зы­вать­ся от оче­ред­ной ненуж­ной нам услу­ги, — ги­пер­тро­фи­ро­ван­ный при­мер совре­мен­ных со­фи­стов, или, во вся­ком слу­чае, ка­ки­ми их пред­став­ля­ла ра­цио­на­ли­сти­че­ская ан­тич­ная тра­ди­ция в ли­цах Сок­ра­та, Пла­то­на и Ари­сто­те­ля. Кста­ти, имен­но бла­го­да­ря со­фи­стам по­ня­тие «де­ма­гог», ко­то­рое сей­час бы пе­ре­во­ди­лось как «ли­дер об­ще­ствен­но­го мне­ния», при­об­ре­ло нега­тив­ные кон­но­та­ции, ука­зы­ва­ю­щие на мо­шен­ни­че­ский ха­рак­тер рас­суж­де­ния, в ис­то­рии Элла­ды это в первую оче­редь свя­за­но с по­ли­ти­че­ской сму­той по­сле смер­ти Прок­ла, по­след­не­го ис­тин­но­го де­ма­го­га.

Имен­но для раз­об­ла­че­ния со­фи­стов-де­ма­го­гов Ари­сто­тель фор­ма­ли­зо­вал пра­ви­ла стро­го­го мыш­ле­ния и на­звал это ло­ги­кой. Обыч­но, под ло­ги­кой мы по­ни­ма­ем имен­но ари­сто­телев­ские за­ко­ны, ло­ги­ку, ко­то­рую ча­сто на­зы­ва­ют про­сто — клас­си­че­ской. Что же это за пра­ви­ла?

В клас­си­че­ской ари­сто­телев­ской ло­ги­ке су­ще­ству­ют три за­ко­на, тес­но свя­зан­ных друг с дру­гом, со­блю­де­ние ко­то­рых для до­сти­же­ния ис­тин­но­сти яв­ля­ет­ся необ­хо­ди­мым с точ­ки зре­ния этой са­мой ло­ги­ки: это за­кон тож­де­ства, за­кон про­ти­во­ре­чия или непро­ти­во­ре­чия, — кому как боль­ше нра­вит­ся, — и за­кон ис­клю­чён­но­го тре­тье­го. Есть опре­де­лён­ная при­ня­тая фор­ма за­пи­си этих за­ко­нов, для удоб­ства мы мо­жем в даль­ней­шем поль­зо­вать­ся имен­но ей.

Закон тож­де­ства. Каж­дое осмыс­лен­ное вы­ра­же­ние долж­но упо­треб­лять­ся в од­ном и том же смыс­ле. т. е. смысл каж­до­го осмыс­лен­но­го вы­ра­же­ния тав­то­ло­ги­чен.

A = A

Давай­те чуть бли­же по­смот­рим на этот за­кон. Если утвер­жда­ет­ся, что солн­це све­тит, то это зна­чит ров­но то, что утвер­жда­ет­ся, а не что-то дру­гое. Мы ви­дим, что во­прос тож­де­ства или тав­то­ло­гии — это во­прос се­ман­ти­ки, т. е. зна­че­ния вы­ска­зы­ва­ния. Но при этом, зна­че­ние вы­ска­зы­ва­ния, т. е. то, на что кон­крет­но оно ука­зы­ва­ет, тес­но свя­за­но со смыс­лом это­го вы­ска­зы­ва­ния, — тра­ди­ци­он­но, хоть и с боль­ши­ми ого­вор­ка­ми, под смыс­лом при­ня­то на­зы­вать опо­сре­до­ва­ние свя­зи меж­ду са­мим вы­ска­зы­ва­ни­ем и тем, о чём кон­крет­но го­во­рить­ся.

В даль­ней­шем удоб­нее все­го поль­зо­вать­ся хоть и немно­го за­пу­тан­ной, но по­все­мест­но при­ня­той тер­ми­но­ло­ги­ей, пусть и в уре­зан­ном и упро­щён­ном ва­ри­ан­те: само вы­ска­зы­ва­ние мы бу­дем на­зы­вать «озна­ча­ю­щим». Озна­ча­ю­щее — это па­лец, ко­то­рый ука­зы­ва­ет на луну. Неволь­но вспо­ми­на­ет­ся кар­ти­на Магрит­та «Это не труб­ка»: даже ма­стер­ский ри­су­нок труб­ки — это не труб­ка, это все­го лишь изоб­ра­же­ние труб­ки.

А вот саму луну в слу­чае с паль­цем и саму труб­ку в слу­чае с Магрит­том, — была ли во­об­ще ка­кая-то труб­ка? — мы бу­дем на­зы­вать «озна­ча­е­мым». Воз­мож­но, не все уло­ви­ли раз­ни­цу, но она есть, срав­ни­те сами: «озна­ча­ю­щее» и «озна­ча­е­мое», — раз­ни­ца в окон­ча­ни­ях и суф­фик­сах. А если се­рьёз­но, то это две боль­шие раз­ни­цы.

Итак, если древ­ний грек ска­зал ко­гда-то очень дав­но, что солн­це све­тит, он во­все не имел в виду, что в сол­неч­ном ядре ты­ся­чи лет на­зад про­изо­шли тер­мо­ядер­ные ре­ак­ции пре­вра­ще­ния во­до­ро­да в ге­лий, из-за чего вы­де­ли­лись ко­лос­саль­ные мас­сы энер­гии, ко­то­рые в те­че­ние этих ты­сяч лет пы­та­лись вы­брать­ся из ярда и, на­ко­нец, вы­брав­шись, и прой­дя через слои фо­то­сфе­ры, из­лу­ча­ют­ся в виде сол­неч­но­го све­та, до­би­ра­ясь до нас при­мер­но за во­семь ми­нут, но по сути, он мог ука­зы­вать имен­но на эти про­цес­сы. Тав­то­ло­гия ли это? Вряд ли. Ко все­му про­че­му, древ­ний грек мог иметь в виду, что для него сей­час на­сту­пил сол­неч­ный день, или что Апол­лон или Гелиос, в за­ви­си­мо­сти от по­ли­са и вре­ме­ни, в ко­то­рых жил грек, про­яв­ля­ет бла­го­склон­ность к нему. Ино­гда этот смысл пря­мой, ино­гда кос­вен­ный, все эти смыс­лы мо­гут быть вы­ра­же­ны од­ним и тем же утвер­жде­ни­ем — солн­це све­тит. Более того, оче­вид­но, что вы­ска­зы­ва­ние «солн­це све­тит» это не факт того, что солн­це све­тит, во-пер­вых, мы мо­жем про­честь или услы­шать эту фра­зу но­чью, да и в це­лом — в со­вер­шен­но раз­ных кон­текстах.

Таким об­ра­зом, озна­ча­ю­щее — это лишь ссыл­ка, при том ссыл­ка, ко­то­рая обу­слов­ле­на кон­тек­стом. Выра­жа­ясь ина­че, зна­че­ние вы­ска­зы­ва­ния, т. е. озна­ча­е­мое, обу­слов­ле­но праг­ма­ти­кой, т. е. ис­поль­зо­ва­ни­ем это­го вы­ска­зы­ва­ния, а ис­поль­зо­ва­ние, в свою оче­редь, обу­слов­ле­но как ми­ни­мум куль­тур­но и со­ци­аль­но, на­зо­вём это со­цио-куль­тур­ным кон­тек­стом, т. е. наши да­лё­кие пред­ки про­сто в про­цес­се прак­ти­ки опре­де­ля­ли, что удоб­нее все­го, чтобы под этим по­ня­ти­ем под­ра­зу­ме­ва­лось при­мер­но что-то одно, а под дру­гим при­мер­но что-то дру­гое. Этим кон­струк­том и яв­ля­ет­ся смысл, — ина­че го­во­ря, смысл бе­рёт­ся из са­мо­го кон­тек­ста, и толь­ко этот факт поз­во­ля­ет со­еди­нить озна­ча­ю­щее и озна­ча­е­мое, по­нять зна­че­ние вы­ска­зы­ва­ния. Так же как смысл мно­гих слов ме­ня­ет­ся с те­че­ни­ем вре­ме­ни, так же ме­ня­ет­ся и зна­че­ние этих слов, смысл — это опре­де­лён­но­го рода век­тор или курс для озна­ча­ю­ще­го. В этом кон­тек­сте мы лег­ко мо­жем ска­зать, что смысл и зна­че­ние вы­ска­зы­ва­ние, т. е. озна­ча­е­мое, — очень близ­ки и, воз­мож­но, по сути, яв­ля­ют­ся од­ним и тем же. С од­ной сто­ро­ны, мы мо­жем так ска­зать, и жизнь наша вряд ли силь­но от это­го из­ме­нить­ся, с дру­гой сто­ро­ны по­нять смысл вы­ска­зы­ва­ния, как пра­ви­ло, озна­ча­ет не толь­ко по­нять то, о чём го­во­рит­ся в этом вы­ска­зы­ва­нии, но и нечто боль­шее, — но в ка­ком смыс­ле «боль­шее»?

Вер­нём­ся сно­ва к за­ко­ну тож­де­ства: он утвер­жда­ет, что одно утвер­жде­ние име­ет толь­ко один «смысл», т. е. зна­че­ние, ко­то­рое тав­то­ло­гич­но, при этом, этот смысл уже со­дер­жит­ся в вы­ска­зы­ва­нии и он сов­па­да­ет с тем, что имен­но го­во­рит­ся в вы­ска­зы­ва­нии. В це­лом, если убрать лиш­нюю по­э­ти­ку и со­фи­сти­ку, то те из нас, кого при­ро­да ода­ри­ла здра­вым смыс­лом, дей­стви­тель­но по­ни­ма­ют, о чём идёт речь, ко­гда кто-то утвер­жда­ет, что све­тит солн­це. Это не зна­чит, что солн­це не све­тит, или све­тит, но не солн­це. Но при этом всё же надо пом­нить, что здра­вый смысл — это лишь ре­зуль­тат вза­и­мо­дей­ствия с той сре­дой, в ко­то­рой на­хо­дит­ся мыс­ля­щий, т. е. ре­зуль­тат счи­ты­ва­ния со­ци­о­куль­тур­но­го кон­тек­ста. В об­ще­стве за­ло­же­ны го­то­вые шаб­ло­ны для того, что под­ра­зу­ме­вать под вы­ска­зы­ва­ни­ем «све­тит солн­це», вы мо­же­те изу­чить утвер­жде­ние глуб­же или из­ме­нить ра­курс и при­дать утвер­жде­нию по­э­ти­че­ский смысл, но есть неко­то­рая сред­няя тем­пе­ра­ту­ра по боль­ни­це. Эта сред­няя тем­пе­ра­ту­ра вы­ра­жа­ет­ся в за­коне тож­де­ства — если солн­це све­тит, зна­чит солн­це све­тит. Это ло­гич­но. Един­ствен­ное, нель­зя за­бы­вать, что ре­ше­ния нестан­дарт­ных за­дач не мо­гут ле­жать в сфе­ре стан­дарт­ных и об­ще­при­ня­тый ре­ше­ний, на то они и нестан­дарт­ные.

Закон непро­ти­во­ре­чия. Каж­дое осмыс­лен­ное вы­ра­же­ние мо­жет либо утвер­ждать что-то, либо это же от­ри­цать, но не утвер­ждать и от­ри­цать од­нов­ре­мен­но.

A ≠ ¬A

Как мы мо­жем уви­деть, из за­ко­на тож­де­ства до­воль­но ло­гич­но вы­те­ка­ет за­кон непро­ти­во­ре­чия: если солн­це све­тит, то это не мо­жет зна­чить об­рат­ное. Подо­жди­те, но что кон­крет­но — об­рат­ное для утвер­жде­ния «све­тит солн­це»? Не солн­це све­тит? Солн­це не све­тит? Не солн­це не све­тит? Густая тьма по­гло­ща­ет свет? Насту­пи­ла ночь? Апол­лон об­ру­шил свой гнев на бед­но­го гре­ка? На солн­це не про­ис­хо­дят тер­мо­ядер­ные ре­ак­ции? Это боль­шой во­прос, хотя фор­маль­но он раз­ре­ша­ет­ся весь­ма про­сто: есть опе­ра­тор от­ри­ца­ния ¬, мы про­сто бе­рём вы­ска­зы­ва­ния в скоб­ки или де­ла­ем его зна­че­ни­ем пе­ре­мен­ной, А и при­пи­сы­ва­ем ему опе­ра­тор от­ри­ца­ния: ¬(солн­це све­тит) или про­сто ¬A, — и пусть ло­ма­ют го­ло­ву сколь­ко хо­тят, фор­маль­но всё вер­но.

Мы ни­ко­гда не зна­ем точ­но, что яв­ля­ет­ся от­ри­ца­ни­ем вы­ска­зы­ва­ния. Возь­мём дру­гой не ме­нее про­во­ка­ци­он­ный при­мер: «но­чью все ко­ро­вы чёр­ные», — это немец­кий ва­ри­ант «в тем­но­те все кош­ки серы», — пред­по­ло­жим, хоть это и не со­всем так, что его от­ри­ца­ни­ем бу­дет «но­чью все ко­ро­вы не чёр­ные». Какие они то­гда? Синие? Фио­ле­то­вые? Серо-бур-ма­ли­но­вые? Боль­шой во­прос. Они — ка­кие угод­но, но не чёр­ные, т. е. мы точ­но не зна­ем, ка­кие имен­но, — ка­кие угод­но, но точ­но не чёр­ные.

А не яв­ля­ет­ся ли лю­бое наше вы­ска­зы­ва­ние — лишь при­бли­зи­тель­ным? Конеч­но, мы по­ни­ма­ем, что наше вы­ска­зы­ва­ние о ко­ро­вах или о кош­ках не мо­жет се­рьёз­но рас­смат­ри­вать­ся как ло­ги­че­ски вер­ное утвер­жде­ние, здесь боль­шая про­бле­ма с ге­не­ра­ли­за­ци­ей, а имен­но с кван­то­ром «Все», да и в це­лом, каж­дый из нас по­ни­ма­ет, что но­чью все ко­ро­вы — фио­ле­то­вые... или ро­зо­вые? А, нет, это сло­ны — ро­зо­вые.

Закон ис­клю­чён­но­го тре­тье­го. Истин­ным мо­жет быть либо утвер­жде­ние A, либо об­рат­ное ему утвер­жде­ние ¬A, т. е. его от­ри­ца­ние, — тре­тье­го не дано.

При на­ли­чии двух про­ти­во­ре­ча­щих то­чек зре­ния, остать­ся в жи­вых долж­на толь­ко одна. Мно­гие пу­та­ют его с за­ко­ном непро­ти­во­ре­чия, что немуд­ре­но, — у обо­их ло­ги­ка весь­ма схо­жая, тот же ар­буз толь­ко сбо­ку, но и от­ли­чить их до­воль­но про­сто: в пер­вом речь идёт о фор­маль­ной сто­роне са­мо­го утвер­жде­ния, т. е. ло­ги­че­ски невер­но го­во­рить «се­го­дня утром солн­це све­ти­ло и не све­ти­ло», — ты уж опре­де­лись; во вто­ром речь идёт об ис­тин­но­сти од­но­го из утвер­жде­ний: либо солн­це све­ти­ло се­го­дня утром, либо не све­ти­ло, это лег­ко про­ве­рить. Но и здесь не всё так глад­ко: солн­це, мо­жет быть, и све­ти­ло, толь­ко на небе было вид­но одни тучи, во вся­ком слу­чае, в Гре­ции; тем не ме­нее, мы долж­ны при­нять ре­ше­ние: либо так, либо не-так: надо вы­брать, ина­че не из­бе­жать про­ти­во­ре­чия, а если бу­дет про­ти­во­ре­чие, то и за­кон тож­де­ства не бу­дет со­блю­дать­ся и весь наш кар­точ­ный до­мик рухнет!

Попро­бу­ем обоб­щить это до аб­стракт­ной за­ко­но­мер­но­сти и про­ил­лю­стри­ро­вать саму суть клас­си­че­ской ло­ги­ки: на­ли­чие на гра­фи­ке функ­ции двух экс­тре­му­мов обес­пе­чи­ва­ет тен­ден­цию к их стал­ки­ва­нию, по при­ме­ру при­тя­ги­ва­ю­щих друг дру­га маг­нит­ных по­лю­сов: экс­тре­му­мы встре­ча­ют­ся и ан­ни­ги­ли­ру­ют­ся, — даль­ше ста­биль­но­го ре­ше­ния не су­ще­ству­ет. Всё ло­гич­но: на­ли­чие про­ти­во­ре­чий при­во­дит к их кол­лап­су, ка­та­стро­фе. Клас­си­че­ская ло­ги­ка в этом слу­чае утвер­жда­ет, что один из по­лю­сов — лож­ный, имен­но он ме­ша­ет си­сте­ме ра­бо­тать ста­биль­но и при­во­дит к ка­та­стро­фе, надо про­сто разо­брать­ся, ка­кой имен­но из двух, и вы­ки­нуть его куда-по­даль­ше, же­ла­тель­но, глу­бо­ко в лес, чтобы гнил и раз­ла­гал­ся там, отрав­ляя поч­ву и воз­дух. Но все ли слу­чаи под­чи­ня­ют­ся по­доб­ной за­ко­но­мер­но­сти?

Диа­го­наль квад­ра­та

Попро­бу­ем пред­ста­вить про­ти­во­ре­чи­вое, кри­зис­ное со­сто­я­ние си­сте­мы в ис­то­ри­че­ском кон­тек­сте. Рас­про­стра­не­ни­ем та­ких наук как ма­те­ма­ти­ка и гео­мет­рия мы тоже во мно­гом обя­за­ны жи­те­лям Элла­ды. Для гре­ков ма­те­ма­ти­ка была со­зер­ца­ни­ем чи­стой ис­ти­ны, эти зна­ния были са­краль­ны­ми, они от­ра­жа­ли бо­же­ствен­ный по­ря­док все­го ми­ро­зда­ния. Это вос­при­я­тие ма­те­ма­ти­ки гре­ки уна­сле­до­ва­ли от егип­тян, имен­но им мы обя­за­ны про­пор­цио­наль­но­стью клас­си­че­ских ар­хи­тек­тур­ных форм. Само по­ня­тие «кос­мос» хо­ро­шо от­ра­жа­ет древ­не­гре­че­ское ми­ро­воз­зре­ние, — сло­во κόσμος [кос­мос] озна­ча­ет укра­ше­ние, кра­со­ту, по­ря­док и мир.

Так, при­вер­жен­цы фило­соф­ских воз­зре­ний небезыз­вест­но­го Пифа­го­ра были убеж­де­ны в со­вер­шен­ной ма­те­ма­ти­че­ской при­ро­де все­го во­круг, они утвер­жда­ли, «что все сущ­но­сти во Все­лен­ной мо­гут быть све­де­ны к це­лым чис­лам и их от­но­ше­ни­ям (ра­цио­наль­ным чис­ла­ми)». В ка­кой-то мо­мент пе­ред ними вста­ла до­воль­но про­стая за­да­ча — вы­счи­тать дли­ну диа­го­на­ли квад­ра­та с еди­нич­ны­ми сто­ро­на­ми и пред­ста­вить по­лу­чив­ше­е­ся чис­ло в виде от­но­ше­ний двух на­ту­раль­ных чи­сел.

Эта про­стая за­да­ча, как вы­яс­ни­лось, тре­бо­ва­ла нетри­ви­аль­но­го ре­ше­ния в рам­ках пи­фа­го­рей­ских пред­став­ле­ний о ми­ро­зда­нии. Ока­за­лось, что двух на­ту­раль­ных чи­сел, от­но­ше­ни­ем ко­то­рых мож­но пред­ста­вить «квад­рат­ный ко­рень из двух» про­сто не су­ще­ству­ет, по­то­му что это — ир­ра­цио­наль­ное чис­ло. Это це­ли­ком и пол­но­стью под­ры­ва­ла сам фун­да­мент пи­фа­го­рей­ско­го ми­ро­воз­зре­ния.

По ле­ген­де, это от­кры­тие при­над­ле­жит пи­фа­го­рей­цу Гип­па­су из Мета­пон­та, от­кры­то вы­сту­пив­ше­му про­тив со­бра­тьев, за что, по од­ной из вер­сий, его в тот же день ски­ну­ли в море с ко­раб­ля, на ко­то­ром он это от­кры­тие и сде­лал.

На са­мом деле, кон­крет­ные де­та­ли ис­то­рия хра­нит в тайне: был ли «пер­во­на­чаль­ной фигу­рой» квад­рат, пя­ти­уголь­ник или пен­та­грам­ма, уби­ли ли его со­бра­тья или про­сто из­гна­ли. Извест­но толь­ко, что пи­фа­го­рей­цы на­зва­ли это от­но­ше­ние несо­из­ме­ри­мых ве­ли­чин — αλόγος [а-ло­гос, а-ло­гич­ное], т. е., услов­но вы­ра­жа­ясь, «про­ти­во­ре­ча­щее за­ко­ну ми­ро­зда­ния», ста­ра­ясь со­хра­нить это всё в тайне.

Пред­по­ло­жи­тель­но, мы зна­ем о про­бле­ме несво­ди­мо­сти диа­го­на­ли квад­ра­та ни к од­ной из его сто­рон бла­го­да­ря из­вест­но­му древ­не­гре­че­ско­му фило­со­фу Пла­то­ну, ко­то­рый вы­ку­пил у пи­фа­го­рей­ца Фило­лая за­пи­си брат­ства уже на заре ор­де­на.

Про­ти­во­ре­чит ли ан­та­го­низм меж­ду ра­цио­наль­ны­ми и ир­ра­цио­наль­ны­ми чис­ла­ми, как мы их сей­час на­зы­ва­ем, ми­ро­зда­нию? Какое же утвер­жде­ние в дан­ных усло­ви­ях было ис­тин­ным — всё есть ра­цио­наль­ное чис­ло или всё не есть ра­цио­наль­ное чис­ло? Сей­час, по про­ше­ствию со­тен лет, даже стран­но об этом рас­суж­дать, но зато мы точ­но мо­жем ска­зать, что ошиб­ка была в про­стой ге­не­ра­ли­за­ции. С чего они ре­ши­ли, что всё мож­но све­сти к це­лым чис­лам или их от­но­ше­ни­ем? Любо­му школь­ни­ку из­вест­но, что це­лое чис­ло — лишь одно из мно­жеств, бо­лее того, ир­ра­цио­наль­ных на по­ря­док боль­ше. Сей­час всё вы­гля­дит ло­гич­но, мы мо­жем это опи­сать «сред­ней тем­пе­ра­ту­рой по боль­ни­це», но с тем ко­ли­че­ством зна­ний, ко­то­рое было у лю­дей то­гда, да­ле­ко не глу­пые пи­фа­го­рей­цы не мог­ли себе та­ко­го даже пред­ста­вить, их вос­при­я­тие мира во­круг было прин­ци­пи­аль­но дру­гим, это было да­ле­ко за пре­де­ла­ми их воз­мож­но опы­та, для них это был па­ра­докс, на­ру­ша­ю­щий строй­ность и кра­со­ту все­го кос­мо­са.

Анти­но­мия

Я нена­ви­жу и люб­лю. Как мо­жет быть та­кое? Я не знаю, лишь явно чув­ствую это я имен­но так и стра­даю.

Гай Вале­рий Катулл

В своё вре­мя немец­кий фило­соф Имма­ну­ил Кант за­дал­ся до­воль­но про­стым во­про­сом: «Что я могу знать?» Дей­стви­тель­но, если по­раз­мыс­лить, то по­лу­ча­ет­ся, что на­вер­ня­ка знать мы мо­жем не так уж и мно­го, а имен­но то, что мы мо­жем про­ве­рить опыт­ным пу­тём. То, что ле­жит в пре­де­лах на­ше­го опы­та — это то, что мы мо­жем вос­при­ни­мать как зна­ние, мы мо­жем его ко­пить, пе­ре­про­ве­рять, от­кры­вать за­но­во и оно бу­дет до­воль­но стро­го со­от­вет­ство­вать ло­ги­че­ским и ма­те­ма­ти­че­ским за­ко­нам.

Исхо­дя из та­ко­го пред­став­ле­ния о зна­нии, Кант раз­де­лил его на на­уч­ное и ме­та­фи­зи­че­ское, т. е. то, что мо­жет быть по­ня­то и про­ве­ре­но и то, что вы­хо­дит за пре­де­лы воз­мож­но­го опы­та и ви­ди­мо­го мира. Вели­ко­леп­ная идея, ко­то­рая по­мог­ла в ту эпо­ху от­гра­ни­чить «на­уч­ное» и «нена­уч­но­го» — тео­ло­гию от физи­ки, уче­ние о душе от ме­ди­ци­ны. Но всё ока­за­лось не так про­сто, по­то­му что до­воль­но зна­чи­тель­ной ча­стью на­ше­го мира и каж­до­го из нас яв­ля­ет­ся то, что ни­ка­ким об­ра­зом в опы­те нам не дано и дано быть не мо­жет. В кан­ти­ан­ской тра­ди­ции это на­зы­ва­ет­ся ла­тин­ским сло­вом «transcendens», т. е. транс­цен­дент­ное, то, что вы­хо­дит за пре­де­лы воз­мож­но­го опы­та, по­доб­ной ло­ги­кой об­ла­да­ет и гре­че­ское сло­во μετὰφυσικά [ме­та­фи­зи­ка], из­вест­ное со вре­мён Ари­сто­те­ля, — ме­та­фи­зи­ка бук­валь­но зна­чит «по­сле физи­ки», сло­во φύσις [фю­зис] озна­ча­ет здесь при­ро­ду или ви­ди­мый мир. Если это не дав­но нам в опы­те, то от­ку­да мы об этом во­об­ще зна­ем?

Если крат­ко, то тот факт, что мы об этом мо­жем рас­суж­дать и по­ни­мать при этом друг дру­га уже ука­зы­ва­ет на на­ли­чие та­ко­го рода «зна­ний». Есть, на­при­мер, наши строй­ные ло­ги­че­ские кон­струк­ции от­но­си­тель­но того, как «надо», и аб­со­лют­но неуправ­ля­е­мые ир­ра­цио­наль­ные чув­ства, ко­то­рые го­во­рят «хочу». Кант объ­яс­ня­ет необ­хо­ди­мость ме­та­фи­зи­че­ских во­про­сов при­род­ной рас­по­ло­жен­но­стью, он пи­шет, что че­ло­ве­ка «оса­жда­ют во­про­сы, от ко­то­рых он не мо­жет укло­нить­ся, так как они на­вя­за­ны ему его соб­ствен­ной при­ро­дой; но в то же вре­мя он не мо­жет от­ве­тить на них, так как они пре­вос­хо­дят все его воз­мож­но­сти». Этот неко­то­рый «ме­та­фи­зи­че­ский го­лод», ко­то­рый невоз­мож­но уто­лить.

Извест­ный фран­цуз­ский фило­соф-эк­зи­стен­ци­а­лист Жань-Поль Сартр со свой­ствен­ным ему дра­ма­тиз­мом опи­сал это так: «у че­ло­ве­ка в душе дыра раз­ме­ром с Бога, и каж­дый за­пол­ня­ет её как мо­жет».

Мы пы­та­ем­ся за­пол­нить дыру внут­ри нас теми спо­со­ба­ми, ко­то­рые нам до­ступ­ны, но за­пол­няя её, мы каж­дый раз пе­ре­за­пол­ня­ем её за­но­во, по­то­му что ни­что и ни­ко­гда не спо­соб­но её за­пол­нить до кон­ца. Если по­смот­реть на неко­то­рую аб­стракт­ную об­щую ис­то­рию че­ло­ве­че­ства, то мож­но до­пу­стить, что наше раз­ви­тие обу­слов­ле­но не воз­мож­ным опы­том, а как раз ан­ти­те­ти­че­ски, т. е. диа­мет­раль­но про­ти­во­по­лож­ны­ми фак­то­ра­ми, — на­шим стрем­ле­ни­ем не оста­нав­ли­вать­ся на воз­мож­ном, стрем­ле­ни­ем пре­одо­леть себя и вый­ти за гра­ни­цы воз­мож­но­го.

Один из яр­ких пред­ста­ви­те­лей немец­кой вет­ви эк­зи­стен­ци­а­лиз­ма Карл Тео­дор Ясперс ха­рак­те­ри­зо­вал это хоть и с мень­шим дра­ма­тиз­мом, но не ме­нее глу­бо­ко: «Чело­ве­че­ское су­ще­ство есть от­кры­тая воз­мож­ность, неза­вер­шён­ная и неза­вер­ша­е­мая, по­это­му че­ло­век все­гда боль­ше, чем-то, и от­ли­чен от того, что он уже в себе ре­а­ли­зо­вал».

Эту же идея в кон­тек­сте сме­ны эпох Кант вы­ра­зил та­ким об­ра­зом: «ни­ка­кая эпо­ха не мо­жет обя­зать­ся и по­клясть­ся по­ста­вить сле­ду­ю­щую эпо­ху в та­кое по­ло­же­ние, ко­гда для нее было бы невоз­мож­но рас­ши­рить свои (преж­де все­го на­сто­я­тель­но необ­хо­ди­мые) по­зна­ния, из­ба­вить­ся от оши­бок и во­об­ще дви­гать­ся впе­рёд в про­све­ще­нии. Это было бы пре­ступ­ле­ни­ем про­тив че­ло­ве­че­ской при­ро­ды, пер­во­на­чаль­ное на­зна­че­ние ко­то­рой за­клю­ча­ет­ся имен­но в этом дви­же­нии впе­рёд».

Хотим мы это­го или не хо­тим, со­зна­ние не спо­соб­но при­дер­жи­вать­ся от­ве­дён­ных гра­ниц, оно стре­мить­ся к рас­ши­ре­нию, пре­одо­ле­нию себя и сво­их опре­де­ле­ний. Совет­ский фило­соф Миха­ил Лив­щиц мет­ко вы­ра­зил это в та­ких сло­вах: «со­зна­ние лишь там при­об­ре­та­ет дей­стви­тель­ную силу, где оно воз­вы­ша­ет­ся над сво­ей соб­ствен­ной огра­ни­чен­но­стью, сти­хий­ным хо­дом со­бы­тий, сле­по иду­щих друг за дру­гом». Про­ще го­во­ря, наше раз­ви­тие обу­слов­ле­но на­шим же лю­бо­пыт­ством, оно си­сте­ма­ти­че­ское, за­ло­же­но в каж­дом из нас как ха­рак­тер­ная осо­бен­ность. «Фило­со­фия на­чи­на­ет­ся с удив­ле­ния», — как утвер­ждал Ари­сто­тель, но для того, чтобы уди­вить­ся нуж­но то, чему удив­лять­ся.

В да­ле­ком про­шлом, грек Демо­крит при­ду­мал, что су­ще­ству­ют ато­мы — неде­ли­мые ча­сти­цы, ко­то­рые обес­пе­чи­ва­ют воз­мож­ность про­стран­ства и дви­же­ния в нём. Дол­гое вре­мя че­ло­ве­че­ство было уве­ре­но, что атом — эле­мен­тар­ная ча­сти­ца, мень­ше неё ни­че­го не су­ще­ству­ет, но не тут-то было! Там ещё элек­трон, про­тон, и ней­трон, ещё ино­гда, но очень ред­ко, ней­три­но, а по­том, ока­за­лось, что там во­об­ще этих ча­стиц го­раз­до боль­ше, они су­ще­ству­ют од­нов­ре­мен­но в раз­ных ча­стях все­лен­ной и ве­дут себя не толь­ко как ча­сти­цы, но и как вол­на, от­ли­ча­ют­ся же они толь­ко мо­ду­сом ко­ле­ба­ния су­пер­струн, на­кру­чен­ных на свёр­ну­тое при­мер­но один­на­дца­ти­мер­ное про­стран­ство Кала­би-Яу. Даже для совре­мен­но­го че­ло­ве­ка это до­воль­но слож­но пред­ста­вить, для Демо­кри­та же в луч­шем слу­чае всё это вы­гля­де­ло бы как ма­ло­по­нят­ное по­э­ти­че­ское бор­мо­та­ние безум­ца.

При этом необ­хо­ди­мо по­ни­мать, что даже совре­мен­ные физи­че­ские тео­рии, опи­сы­ва­ю­щие мик­ро­мир, при по­пыт­ке пе­ре­сечь неко­то­рую до­пу­сти­мую для эм­пи­ри­че­ско­го ис­сле­до­ва­ния гра­ни­цу вхо­дят на тер­ри­то­рию ма­те­ма­ти­че­ских аб­страк­ций. Напри­мер, вы­ше­упо­мя­ну­тая тео­рия су­пер­струн в ка­кой-то мере яв­ля­ет­ся про­сто наи­бо­лее ве­ро­ят­ной ма­те­ма­ти­че­ской аб­страк­ци­ей. Это про­ис­хо­дит по­то­му, что гра­ни­цей воз­мож­но­го опы­та в этом кон­тек­сте слу­жит так на­зы­ва­е­мая «план­ков­ская дли­на», — это еди­ни­ца из­ме­ре­ния, на­кла­ды­ва­ю­щая фун­да­мен­таль­ные огра­ни­че­ния на точ­ность из­ме­ре­ния дли­ны, т. е. невоз­мож­но про­ве­сти из­ме­ре­ние с точ­но­стью, ко­то­рая пре­вос­хо­дит план­ков­скую дли­ну, а опи­сан­ные тео­ри­ей су­пер­струн до­пол­ни­тель­ные из­ме­ре­ния свёр­ну­ты в про­стран­ства Кала­би-Яу до раз­ме­ров план­ков­ской дли­ны и по­это­му экс­пе­ри­мен­таль­но не мо­гут быть об­на­ру­же­ны. Мы мо­жем су­дить об ис­тин­но­сти этой тео­рии лишь по кос­вен­ным дан­ным, т. е. непо­сред­ствен­но под­твер­дить её невоз­мож­но.

Натал­ки­ва­ясь на гра­ни­цы воз­мож­но­го опы­та, че­ло­ве­че­ство стал­ки­ва­ет­ся с про­ти­во­ре­чи­ем его преж­не­го пред­став­ле­ния о мире и прин­ци­пи­аль­но но­вым, ко­то­рое ещё не успе­ло стать ча­стью опы­та, но стре­мить­ся быть осмыс­ле­но и на­зва­но. Напри­мер, — про­ти­во­ре­чия меж­ду об­щей тео­ри­ей от­но­си­тель­но­сти и кван­то­вой ме­ха­ни­ков, ко­то­рое об­на­ру­жи­ва­ет наше фун­да­мен­таль­ное непо­ни­ма­ние та­кой силы как гра­ви­та­ция. В ре­зуль­та­те по­лу­ча­ет­ся вы­вод, где оба утвер­жде­ния в той или иной сте­пе­ни вер­ны, а ино­гда и необ­хо­ди­мы друг для дру­га. Напри­мер, упо­мя­ну­тый выше кван­то­вый кор­пус­ку­ляр­но-вол­но­вой ду­а­лизм утвер­жда­ет, что лю­бой физи­че­ский объ­ект это од­нов­ре­мен­но и толь­ко вол­ны и толь­ко ча­сти­цы. В ито­ге, праг­ма­ти­ка на­учи­ла нас, что вы­бор ин­стру­мен­та­рия за­ви­сит от на­ших по­зна­ва­тель­ных за­дач. В за­ви­си­мо­сти от тех це­лей, ко­то­рые мы пре­сле­ду­ем, мы мо­жем смот­реть на ча­сти­цу как на ма­те­ри­аль­ный объ­ект — ча­сти­цу, а мо­жем и как на вол­ну, при этом все свой­ства со­хра­ня­ют­ся. Если вы изу­ча­е­те га­лак­ти­ки — поль­зуй­тесь тео­ри­ей от­но­си­тель­но­сти, если вы изу­ча­е­те ча­сти­цы — кван­то­вой тео­ри­ей поля.

Фун­да­мен­таль­ное про­ти­во­ре­чие в по­зна­нии Кант на­зы­вал «ан­ти­но­мия», αντινομία с гре­че­ско­го язы­ка мож­но пе­ре­ве­сти как «про­тив за­ко­на», в кан­ти­ан­ской тра­ди­ции ан­ти­но­мия опи­сы­ва­ет про­ти­во­ре­чие за­ко­на са­мо­му себе. А если быть точ­нее, то для до­ка­за­тель­ства од­но­го те­зи­са ан­ти­но­мии, необ­хо­ди­мо до­ка­за­тель­ство вто­ро­го, они за­мкну­ты сами на себе. Анти­но­мии — это то, на что ра­зум «на­ты­ка­ет­ся» в по­пыт­ке по­нять мир, как на неко­то­рую гра­ни­цу по­зна­ва­е­мо­го. При­мер ан­ти­но­мии:

Мир ко­не­чен — мир бес­ко­не­чен.

Анти­но­мии на­тал­ки­ва­ет наше со­зна­ние на гра­ни­цу по­зна­ва­е­мо­го, тем са­мым, вы­яв­ляя про­ти­во­ре­чие. Совет­ский фило­соф, физик и кос­мо­лог Густав Иоган­но­вич Наан вы­ска­зал по это­му по­во­ду мысль о том, что «мы зна­ем, что Все­лен­ная бес­ко­неч­на, но не зна­ем, в ка­ком имен­но смыс­ле она бес­ко­неч­на».

Схо­жие с ан­ти­но­ми­ей функ­ции в древ­ней Гре­ции но­си­ли апо­рии, — мыс­лен­ные экс­пе­ри­мен­ты, ко­то­рые вы­яв­ля­ли ло­ги­че­ские про­ти­во­ре­чия в ак­ту­аль­ных по­зна­ва­тель­ных во­про­сах. Одна из апо­рий Зено­на, ло­ги­че­ски строй­но де­мон­стри­ру­ю­щая бес­ко­неч­ную де­ли­мость про­стран­ства, на­толк­ну­ла того са­мо­го Демо­кри­та на фор­ми­ро­ва­ние идеи об ато­мах — неде­ли­мых ча­сти­цах ма­те­рии.

В этой апо­рии небезыз­вест­ный грек Ахил­лес пы­та­ет­ся до­гнать нето­роп­ли­вую че­ре­па­ху и веч­но от­ста­ёт от неё на по­ло­ви­ну того пути, что необ­хо­ди­мо про­бе­жать. Ведь для того, чтобы до­гнать её, нуж­но сна­ча­ла про­бе­жать по­ло­ви­ну того пути, что от­де­ля­ет его от че­ре­па­хи, а чтобы про­бе­жать по­ло­ви­ну, нуж­но про­бе­жать по­ло­ви­ну по­ло­ви­ны, а для того, чтобы про­бе­жать по­ло­ви­ну по­ло­ви­ны, нуж­но про­бе­жать по­ло­ви­ну по­ло­ви­ны по­ло­ви­ны, и так до бес­ко­неч­но­сти, если бы Демо­крит не пред­по­ло­жил, что есть что-то, что боль­ше не де­лит­ся — атом, гре­че­ское сло­во ἄτομος озна­ча­ет «неде­ли­мый».

Как из­вест­но, в совре­мен­но­сти роль «неде­ли­мым» или, ина­че вы­ра­жа­ясь, несо­ста­вым ча­сти­цам от­ве­де­на квар­кам и леп­то­нам, но, опять же, су­ще­ству­ют и дру­гие мне­ния на этот счёт. Более того, если с дис­крет­но­стью ма­те­рии мы бо­лее-ме­нее спо­соб­ны разо­брать­ся с по­мо­щью ма­те­ма­ти­ки, то с дис­крет­но­стью про­стран­ства мы пока разо­брать­ся не мо­жем, имен­но эта про­бле­ма и яв­ля­ет­ся од­ной из клю­че­вых в объ­еди­не­нии тео­рии от­но­си­тель­но­сти и кван­то­вой ме­ха­ни­ки, ко­то­рое необ­хо­ди­ма для со­зда­ния прин­ци­пи­аль­но но­вой тео­рии, спо­соб­ной опи­сать гра­ви­та­цию.

Здесь умест­но упо­мя­нуть про все­мир­но из­вест­но­го скан­даль­но­го жи­во­го/мёрт­во­го кота Шрё­дин­ге­ра. Точ­нее бу­дет об­ра­тить вни­ма­ние на то, что кон­крет­но хо­тел про­де­мон­стри­ро­вать Шрё­дин­гер сво­им на­шу­мев­шим мыс­ли­тель­ным экс­пе­ри­мен­том с ко­том в ко­роб­ке, а имен­но — па­ра­док­саль­ная непол­но­та тео­рии.

Роль апо­рии и ан­ти­но­мии в на­у­ке ча­сто вы­пол­ня­ют па­ра­док­сы, при этом яв­ля­ясь не мыс­лен­ным экс­пе­ри­мен­том, а дей­стви­тель­но вполне ре­аль­ной си­ту­а­ци­ей, ко­то­рая не вкла­ды­ва­ет­ся в наши пред­став­ле­ния о мире. Имен­но про­ти­во­ре­чи­вость ло­ги­че­ских за­ко­нов вы­яв­ля­ет­ся в из­вест­ном «па­ра­док­се лже­ца». Не смот­ря на, опять же, ан­тич­ные кор­ни и мни­мую про­сто­ту, па­ра­докс ак­туа­лен и сей­час:

«Я лгу»

Если это вы­ска­зы­ва­ние ис­тин­но, зна­чит, ис­хо­дя из его со­дер­жа­ния, вер­но то, что дан­ное вы­ска­зы­ва­ние — ложь; но если оно — ложь, то­гда то, что оно утвер­жда­ет, невер­но; зна­чит, невер­но, что дан­ное вы­ска­зы­ва­ние — ложь, и, зна­чит, дан­ное вы­ска­зы­ва­ние ис­тин­но. Таким об­ра­зом, це­поч­ка рас­суж­де­ний воз­вра­ща­ет­ся в на­ча­ло.

Замкну­тая цепь по­доб­но­го рода даёт нам необ­хо­ди­мое по­ни­ма­ние ан­ти­но­мии: мир ко­не­чен и бес­ко­не­чен од­нов­ре­мен­но, я лгу и го­во­рю ис­ти­ну од­нов­ре­мен­но, бед­ный кот и жи­вой и мёрт­вый од­нов­ре­мен­но, — как та­кое мо­жет быть, это же аб­сурд! Абсурд, обо­зна­чая про­ти­во­ре­чие, од­нов­ре­мен­но обо­зна­ча­ет и един­ство.

Сво­ди­мость к аб­сур­ду — это важ­ный эле­мент куль­ту­ры и ис­кус­ства на­ча­ла XX века, изоб­ре­те­ния аван­гар­ди­стов — ало­гизм и за­умь — хо­ро­шо де­мон­стри­ру­ет об­щую тен­ден­цию куль­ту­ры тех лет по­пы­тать­ся взг­ля­нуть на ис­ти­ну диа­лек­ти­че­ски. Более того, эк­зи­стен­ци­аль­ная фило­соф­ская тра­ди­ция но­сит по­ня­тие нон­сен­са или аб­сур­да внут­ри сво­их ос­нов. Один из при­ё­мов эк­зи­стен­ци­аль­но фило­со­фии, — сво­ди­мость к аб­сур­ду или от­сут­ствию смыс­ла, но не для того, чтобы вы­явить ло­ги­че­скую ошиб­ку, а для того, чтобы ма­ни­фе­сти­ро­вать бес­смыс­лен­ность, как от­сут­ствия зна­че­ния во все­лен­ских мас­шта­бах — в мире нет смыс­ла, если на­чи­нать его ис­кать. Здесь бу­дет не лиш­ним вспом­нить сло­ва зна­ме­ни­то­го ир­ланд­ско­го дра­ма­тур­га Бер­нар­да Шоу, из­вест­но­го сво­ей тон­кой иро­ни­ей и са­ти­рой: «Когда что-то вам ка­жет­ся нело­гич­ным, за­будь­те о ло­ги­ке, слу­шай­те му­зы­ку».

В на­ча­ле XX века немец­кий фило­соф Людвиг Вит­ген­штейн в об­щей тен­ден­ции ана­ли­ти­че­ской фило­со­фии и фило­со­фии язы­ка, пред­ло­жил рас­смат­ри­вать язык не толь­ко как сред­ство опи­са­ния про­ис­хо­дя­ще­го, но и как фун­да­мен­таль­ный ин­стру­мент мыш­ле­ния и зна­ния, ко­то­рый не про­сто опи­сы­ва­ет мир, но пол­но­стью с ним сов­па­да­ет. Ему при­над­ле­жит вы­ра­же­ние: «гра­ни­цы мо­е­го язы­ка озна­ча­ют гра­ни­цы мо­е­го мира». Он утвер­ждал, что есте­ствен­ный язык, т. е. ло­ги­че­ски не про­ти­во­ре­чи­вый, яв­ля­ет­ся тем ап­па­ра­том, ко­то­рый не толь­ко осу­ществ­ля­ет по­сред­ни­че­ство меж­ду ми­ром и со­зна­ни­ем, но и, по сути, кон­стру­и­ру­ет и мир и со­зна­ние по мере прак­ти­ки, в бо­лее позд­них ра­бо­тах он на­зы­вал это «язы­ко­вы­ми иг­ра­ми». Этот «есте­ствен­ный язык», та­ким об­ра­зом, яв­ля­ет со­бой не про­сто от­ра­же­ние, но пол­ное сов­па­де­ние с тем, что мы мо­жем на­звать «ми­ром», для каж­до­го этот мир — свой, ино­гда эти миры пе­ре­се­ка­ют­ся, ино­гда — нет.

Дру­гой из­вест­ный фило­соф Ролан Барт опи­сал это несколь­ко бо­лее по­э­тич­но, вы­ра­зив мысль о том, что «язык [...] как ли­ния, у ко­то­рой схо­дят­ся небо и зем­ля, очер­чи­ва­ет пре­де­лы при­выч­но­го для че­ло­ве­ка мира. Язык — это не столь­ко за­пас ма­те­ри­а­ла, сколь­ко го­ри­зонт, то есть од­нов­ре­мен­но тер­ри­то­рия и ее гра­ни­цы, од­ним сло­вом, про­стран­ство язы­ко­вой вот­чи­ны, где мож­но чув­ство­вать себя уве­рен­но».

Вит­ген­штейн пред­по­ла­гал, что ло­ги­че­ски непро­ти­во­ре­чи­вый язык спо­со­бен ука­зать на лю­бую вещь и лю­бой факт, ко­то­рый нам дан в опы­те. Он на­пи­сал стро­го оформ­лен­ный Логи­ко-фило­соф­ский трак­тат, где каж­дая мысль и каж­дый те­зис, как в юри­ди­че­ском до­ку­мен­те, сто­я­ли на­про­тив опре­де­лён­но­го пунк­та. При этом, бу­дучи да­ле­ко не глу­пым че­ло­ве­ком, Вит­ген­штейн утвер­ждал, что «Логи­ко-фило­соф­ский трак­тат», это не одна кни­га, а две в од­ной: пер­вая — это то, что в ней на­пи­са­но, текст — ло­ги­че­ски непро­ти­во­ре­чи­вый язык, ко­то­рый по за­дум­ке ав­то­ра раз­ре­шал все ак­ту­аль­ные фило­соф­ские про­бле­мы, и вто­рая — это та, ко­то­рая не на­пи­са­на и в этой вто­рой кни­ге, по утвер­жде­нию ав­то­ра, за­клю­ча­ет­ся глав­ный смысл трак­та­та. Как это воз­мож­но?

Невы­ра­зи­мое

Верую, ибо аб­сурд­но.

Тер­тул­ли­ан

Одной из глав­ных идей «Логи­ко-фило­соф­ско­го трак­та­та» Вит­ген­штей­на, яв­ля­ет­ся не толь­ко отож­деств­ле­ние язы­ка, мыш­ле­ния и мира, но и раз­де­ле­ние зна­ния, как и у Кан­та, на то, ко­то­рое мо­жет быть по­нят­но ясно, од­но­знач­но и непро­ти­во­ре­чи­во и зна­ния, ко­то­рое, по сути, ни­ко­гда та­ким об­ра­зом по­ня­то быть не мо­жет, и все по­пыт­ки его опи­сать та­ким об­ра­зом пре­вра­ща­ют фра­зы и пред­ло­же­ния в бес­смыс­ли­цу. «То, что долж­но быть ска­за­но, долж­но быть ска­за­но ясно, о чём невоз­мож­но го­во­рить, о том сле­ду­ет мол­чать». Этой де­мар­ка­ци­ей Вит­ген­штейн на­ме­тил то, что мож­но оха­рак­те­ри­зо­вать как гра­ни­цу есте­ствен­но­го язы­ка, ко­то­рая, по сути, опи­сы­ва­ет тоже се­ман­ти­че­ское про­стран­ство, что и кан­ти­ан­ская гра­ни­ца воз­мож­но­го опы­та. Гово­рить о том, что на­хо­дит­ся за пре­де­ла­ми этой гра­ни­цы — бес­смыс­лен­но, это, по вы­ра­же­нию фило­со­фа, есть «ми­сти­че­ское». Это ми­сти­че­ское и яв­ля­ет­ся «вто­рой кни­гой» трак­та­та, ко­то­рая не на­пи­са­на и не мо­жет быть на­пи­са­на. Мы мо­жем об этом пи­сать кар­ти­ны, со­чи­нять му­зы­ку, тан­це­вать об этом, ощу­щать и пе­ре­жи­вать это, но не мо­жем об этом го­во­рить, по­то­му что у нас нет слов, ко­то­рые мо­гут это опи­сать, при­ду­мы­вая сло­ва, мы либо го­во­рим глу­бо­ко про­ти­во­ре­чи­вую бес­смыс­ли­цу, аб­сурд, где на­чи­на­ем ис­поль­зо­вать сло­ва, пред­на­зна­чен­ные для опи­са­ния чего-то со­вер­шен­но ино­го, либо пи­шем сти­хи.

В ло­ги­ке по­доб­но­го рода се­ман­ти­че­ская ошиб­ка на­зы­ва­ет­ся «ги­по­ста­зи­ро­ва­ние», гру­бо го­во­ря, ги­по­ста­зи­руя, мы пы­та­ем­ся опи­сать обыч­ны­ми и есте­ствен­ны­ми сло­ва­ми то, что по сути в этих ка­те­го­ри­ях из­ме­ре­но быть не мо­жет, тем са­мым ту­жим­ся го­во­рить о том, что не мо­жет быть вы­ра­же­но сло­ва­ми. Таким об­ра­зом, мы пы­та­ем­ся сде­лать из аб­стракт­но­го — кон­крет­ное, при­ме­нить функ­цию цель­ной раз­мер­ность к про­стран­ству дроб­ной раз­мер­но­сти.

В по­пыт­ках по­знать мир, мы пы­та­ем­ся себе его объ­яс­нить как нечто це­лое, это есть ни­что иное, как ме­та­фи­зи­че­ский го­лод, ко­то­рый за­став­ля­ет нас ги­по­ста­зи­ро­вать ми­сти­че­ское, он за­став­ля­ет Пифа­го­ра стро­ить своё уче­ние на док­трине, что всё мож­но све­сти к це­лым чис­лам или их от­но­ше­ни­ям. С од­ной сто­ро­ны, Пифа­гор был дей­стви­тель­но в чём-то прав, непо­нят­но по­че­му, но ма­те­ма­ти­ка, а имен­но чис­ла и их от­но­ше­ния, от­кры­ва­ют нам прак­ти­че­ски лю­бые угол­ки Все­лен­ной, но он ошиб­ся, ду­мая, что эти чис­ла — это что-то кон­крет­ное, «на­ту­раль­ное», и что это кон­крет­ное и огра­ни­чен­ное мо­жет опи­сать что-то аб­стракт­ное и без­гра­нич­ное: оно мо­жет лишь ука­зать на это, но, пом­ня древ­нюю прит­чу, мы не долж­ны пу­тать па­лец и луну, на ко­то­рую он ука­зы­ва­ет.

Таким об­ра­зом, нор­ма­тив Вит­ген­штей­на есть при­зыв к пре­кра­ще­нию ги­по­ста­зи­ро­ва­ния, мы долж­ны пре­кра­тить со­вер­шать эту жут­кую ошиб­ку вновь и вновь, т. к. по­вто­ряя её, мы скры­ва­ем от себя ми­сти­че­ское, пы­та­ясь за­крыть­ся шаб­ло­на­ми го­то­вых форм для того, что все­гда прин­ци­пи­аль­но ново, что яв­ля­ет­ся удив­ле­ни­ем и невы­ра­зи­мо­стью по сво­ей сути.

Без со­мне­ния, ге­не­ти­че­ски опре­де­лён­ной це­лью на­ше­го лю­бо­пыт­ства яв­ля­ет­ся не опыт ради ост­рых ощу­ще­ний, а опыт, ко­то­рый мо­жет быть ак­ку­му­ли­ро­ван и пе­ре­дан бу­ду­щим по­ко­ле­ни­ям в лю­бой до­ступ­ной фор­ме. Бла­го­да­ря имен­но спо­соб­но­сти ак­ку­му­ли­ро­вать этот опыт, мы мо­жем поз­во­лить его ко­пить те­перь не толь­ко ради вы­жи­ва­ния, как это было с на­ши­ми пред­ка­ми, где лю­бой эф­фек­тив­ный спо­соб де­лать что-то по но­вой дол­жен был с необ­хо­ди­мо­стью пе­ре­дать­ся бу­ду­щим по­ко­ле­ни­ям, в том чис­ле и ге­не­ти­че­ски, но уже и для того, что мож­но на­звать ре­а­ли­за­ци­ей ми­фо­ло­ге­мы «Золо­то­го Века», — идеи бо­лее луч­шей и ком­форт­ной жиз­ни, к ко­то­рой стре­мит­ся в том чис­ле и на­у­ка.

Таким об­ра­зом, чем выше мы под­ни­ма­ем­ся по лест­ни­це, со­здан­ной ра­цио­наль­ным куль­тур­ным кон­струк­том, тем бли­же мы под­хо­дим к тому, что мож­но обо­зна­чить как гра­ни­цу воз­мож­но­го опы­та, или гра­ни­цу язы­ка, за ко­то­рым на­хо­дит­ся неиз­ве­дан­ное и невы­ра­зи­мое. Там наш ме­та­фи­зи­че­ский го­лод под­тал­ки­ва­ет нас к ра­цио­наль­но­му осмыс­ле­нию ми­сти­че­ско­го, не смот­ря на лю­бой за­прет к ги­по­ста­зи­ро­ва­нию, но имен­но же­ла­ние осмыс­лить невы­ра­зи­мое ра­цио­наль­но и ста­вит эту непре­одо­ли­мую для ра­зу­ма гра­ни­цу — это «си­зи­фов труд», ко­то­рый ни­ко­гда не бу­дет за­вер­шён, это «ра­зум в пре­де­ле», ко­то­рый веч­но дви­га­ет­ся к смыс­лу невы­ра­зи­мо­го, ни­ко­гда его не до­сти­гая.

Не смот­ря на то, что со­зна­нию необ­хо­ди­ма эта «лест­ни­ца» — ра­цио­наль­ный кон­структ, опи­сы­ва­ю­щий ло­ги­че­ски непро­ти­во­ре­чи­вую цепь через есте­ствен­ный язык, чтобы до­брать­ся до его же гра­ни­цы, где ра­зум на­тал­ки­ва­ет­ся на про­ти­во­ре­чие с его ак­ту­аль­ным опы­том, эту лест­ни­цу необ­хо­ди­мо от­бро­сить, чтобы пе­рей­ти в прин­ци­пи­аль­но дру­гое «аг­ре­гат­ное» со­сто­я­ние, — со­сто­я­ние со­зда­ния но­вых «ней­рон­ных» свя­зей куль­ту­ры, опи­сы­вая нена­зван­ное, объ­яс­няя непо­нят­ное.

Т.е. есте­ствен­ный язык, язык ло­ги­че­ски строй­ный и непро­ти­во­ре­чи­вый, се­ман­ти­че­ское про­стран­ство ко­то­ро­го мо­жет быть опи­са­но здра­вым смыс­лом, яв­ля­ет­ся тем усло­ви­ем, ко­то­рое на­тал­ки­ва­ет со­зна­ние на необ­хо­ди­мость в опре­де­лён­ный мо­мент от него же от­ка­зать­ся. В мо­мент ро­ста нам необ­хо­ди­мо от­ка­зать­ся от на­ших преж­них гра­ниц, в мо­мент рож­де­ния все­го но­во­го мы по­ки­да­ем что-то ста­рое, при­ят­ное и хо­ро­шо зна­ко­мое, это идея, за­ло­жен­ная в ми­фо­ло­ге­ме «Поте­рян­но­го Рая».

Нали­чие это­го про­ти­во­ре­чия — си­стем­ное, тре­бу­ю­щее от со­зна­ния в опре­де­лён­ной точ­ке пре­дель­но на­пол­нен­ной смыс­лом си­сте­мы от­ка­зать­ся от здра­во­го смыс­ла, т. е. от все­го того, что си­сте­му на­пол­ня­ет и на­пол­не­ни­ем чем яв­ля­ет­ся, по сути, це­лью су­ще­ство­ва­ния. Подоб­но­го рода шаг в неиз­вест­ность мож­но на­звать «прыж­ком веры», но веры не ре­ли­ги­оз­ной, а веры сво­бод­ной от догм и пред­пи­са­ний, ве­рой, сво­бод­ной от ги­по­ста­зи­ро­ва­ния.

Карл Ясперс на­зы­вал эту веру фило­соф­ской, — это зна­ние, тес­но свя­зан­ное с не-зна­ни­ем и невоз­мож­но­стью знать, что неми­ну­е­мо на­тал­ки­ва­ет со­зна­ние на бы­тие за пре­де­ла­ми мыс­ли, как на нечто транс­цен­дент­ное. Поче­му имен­но фило­соф­ская? Фило­соф­ствуя, мы ни­че­го не при­ни­маю та­ким, ка­ким оно нам кем-то или чем-то на­вя­зы­ва­ет­ся, что рез­ко от­ли­ча­ет этот тип веры от ре­ли­ги­оз­ной, ко­то­рая вос­при­ни­ма­лась пи­са­те­лем и фило­со­фом Аль­мер­том Камю, как ин­тел­лек­ту­аль­ная лен­ность и убе­жи­ще в об­мане, т. е. как по­пыт­ка сбе­жать от аб­сур­да и невы­ра­зи­мо­сти, укрыв­шись бро­нёй догм и чуж­дых пред­став­ле­ний.

Англий­ский фило­соф и со­цио­лог Гер­берт Спен­сер, пред­ста­ви­тель су­гу­бо ра­цио­наль­но­го на­прав­ле­ния фило­соф­ской мыс­ли — по­зи­ти­виз­ма, в сво­ей ра­бо­ты «Основ­ные на­ча­ла» в пер­вых гла­вах го­во­рит о непо­зна­ва­е­мо­сти мира как це­ло­го. По мыс­ли Спен­се­ра, это «непо­зна­ва­е­мое» вы­хо­дит за пре­де­лы на­уч­но­го ис­сле­до­ва­ния, а ме­та­фи­зи­че­ские по­пыт­ки осмыс­лить непо­зна­ва­е­мое, при­во­дит к тому, что, на­при­мер, ре­ли­гия поль­зу­ет­ся неко­то­рое по­э­ти­че­ской ме­та­фо­рой для опи­са­ния этой об­ла­сти мира и вос­при­ни­ма­ет эту ме­та­фо­ру как ко­неч­ное опи­са­ние для ре­а­ли­за­ции воз­мож­но­сти по­кло­не­ния и стра­ха пе­ред по­лу­чив­шей­ся ме­та­фо­рой.

Отказ от ра­цио­наль­но­го мыш­ле­ния в рам­ках здра­во­го смыс­ла есть от­каз от соб­ствен­но­го и чу­жо­го и во­об­ще вся­ко­го осмыс­лен­но­го опы­та, — этот «пры­жок веры» для дат­ско­го фило­со­фа Сёре­на Кьер­ке­го­ра и есть ис­тин­ный про­рыв в мир «ду­хов­но­го». Фило­соф­ская вера хо­чет не враж­ды, а об­суж­де­ния, не изо­ля­ции, а ком­му­ни­ка­ции, это шаг в неиз­вест­ность, бу­ду­щее или то, что мне­мо­ни­че­ски у мно­гих свя­за­но с иде­ей смер­ти, где наш ра­зум, дом на­шей лич­но­сти, ни­че­го не мо­жет кон­тро­ли­ро­вать и ли­ша­ет­ся вся­ких гра­ниц. Отказ от все­го того, что яв­ля­ет­ся соб­ствен­ным опы­том, есть ми­сте­рия мыс­ли, сим­во­ли­че­ское са­мо­убий­ство и вос­кре­ше­ние в прин­ци­пи­аль­но но­вом со­сто­я­нии при­ня­тия аб­сурд­но­сти и бес­смыс­лен­но­сти бы­тия как фак­та, не про­ти­во­ре­ча­ще­му и огра­ни­чи­ва­ю­ще­му су­ще­ство­ва­ние, очер­чи­ва­ю­ще­му рас­по­ло­жен­ность. Это даже не про­сто вера, а непо­ко­ле­би­мая уве­рен­ность, кон­стру­и­ру­ю­щая то, что в по­след­ствии бу­дет кем-то на­зва­но смыс­лом, уве­рен­ность, укро­ща­ю­щая хаос.

Рацио­наль­ное мыш­ле­ние спо­соб­но лег­ко спра­вит­ся с эле­мен­тар­ны­ми и ру­тин­ны­ми про­цес­са­ми, но прак­ти­че­ски бес­по­лез­но в си­ту­а­ци­ях, ко­то­рые тре­бу­ют нестан­дарт­но­го под­хо­да, а нестан­дарт­но­го под­хо­да тре­бу­ет всё, что ново для со­зна­ния. Это «от­бра­сы­ва­ние» лест­ни­цы яв­ля­ет­ся необ­хо­ди­мым зве­ном в цепи мыш­ле­ния. Инвен­ция, вы­дум­ка, идея, ин­но­ва­ция, вдох­но­ве­ние — рез­кий ска­чок из од­но­го со­сто­я­ние в дру­гое, — «эв­ри­ка!» — где дей­ствие пред­ше­ству­ет осмыс­ле­нию. Любая по­пыт­ка осмыс­лен­но вы­ска­зы­вать­ся о том, что на­хо­дит­ся за гра­ни­ца­ми вы­ра­зи­мо­го неми­ну­е­мо при­во­дит к аб­сур­ду, бес­смыс­ли­це, та­ким об­ра­зом, аб­сур­дом яв­ля­ет­ся лю­бое про­яв­ле­ние твор­че­ства, если пы­тать рас­смот­реть его с точ­ки зре­ния клас­си­че­ской ло­ги­ки, но суть твор­че­ства имен­но в этом и за­клю­ча­ет­ся — пы­тать­ся вы­ра­зить то, что невы­ра­зи­мо, от­крыть то, что скры­то, най­ти то, что ни­кто ещё ни­ко­гда не на­хо­дил.

Англий­ский зоо­лог и по­пуля­ри­за­тор эво­лю­ци­он­ной тео­рии Томас Гер­ни Гекс­ли оха­рак­те­ри­зо­вал это уди­ви­тель­ное свой­ство по­зна­ния ко­рот­ким утвер­жде­ни­ем о том, что «вся­кая ис­ти­на рож­да­ет­ся как ересь и уми­ра­ет как пред­рас­су­док».