
Ключи
Суть есть то целое, что больше простой суммы своих частей. Видеть суть, — значит смотреть сквозь буквы. Смотреть сквозь буквы, — значит создавать. Видеть суть, — значит создавать её.
Здесь нет постулатов, важна лишь динамика мысли. Некоторые основные принципы придётся ловить на лету, но, справедливости ради надо заметить, что сами принципы полёта иначе не поймать. Те из нас, кто пришёл сюда ради букв, пусть запасутся надеждой, «ибо вода глубока, ночь темна, а звёзды столь далеки». Текст — это образ, который он создаёт. Это поток, состояние, путь, который каждый проделывает самостоятельно. Опасность таится за каждым словом, и за каждым же словом ждёт спасительное. Те смыслы, которые появятся в процессе, — лишь топливо, чтобы двигаться дальше, лестница, которую нужно отбросить. Смысл — это использование.
Нон-концептуализм — это манифестация парадигмы мышления. Идеи не принадлежат никому. Каждый ракурс, который когда-либо успел различить суть за тенью смыслов будет спасён.
Кризис
Кризис — это кризис в сознании. Кризис который больше не может принимать старые нормы, старые модели, древние традиции.
«Кризис» — пульсирует на сильную долю в ритмическом узоре информационных потоков современности. Каждый такт: культурный, демографический, экономический, энергетический, финансовый — «кризис» — вспыхивает, подобно сигнальному огню над мировым оптоволоконным океаном планеты в выжидающем мраке. Словно в невидимом танце загораются и гаснут по всему миру огни неназванных доселе цветов, окутывая океан иллюминирующими созвездиями, — это полярное сияние нового неба, мистерия новой эпохи сквозь толщу океана истории окрашивает для обитателей глубин титанические волны в безбрежных информационных просторах.
Само слово «кризис» известно нам благодаря той культуре, что дала тысячи имён, понятных и сейчас, — космос, атом, кибернетика, символ, феномен, эпоха. Ещё со времён античности древнегреческое слово κρίσις [кризис] означает точку изменений, решение, переломный момент, определение, испытание. Это слово происходит от глагола κρίνω [крино] — «я решаю», употребляемого так же в значении «выбираю, различаю, отделяю, сужу, определяю, упорядочиваю, выбираю между добром и злом, взвешиваю все за и против, оцениваю».
В современном понимании слово «кризис» означает тяжёлое состояние общества, вызванное противоречиями в его развитии, приводящее, как правило, к катастрофе. Существует раздел математики, который так и называется — теория катастроф, он поможет проиллюстрировать природу кризиса.
В рамках теории катастроф анализируются критические точки функции, которые являются ключевым понятием теории и обозначаются как «точки катастрофы». Внутри этой теории существует несколько «элементарных катастроф», в данном случае, имеет смысл привести в пример одну из них.

Катастрофы — это резкое качественное изменение объекта при плавном количественном изменении параметров, от которых он зависит. Допустим, что график отражает стабильное состояние открытой динамической системы, где параметр a — оставшиеся до катастрофы секунды. На иллюстрации изображены 3 графика при, а = 30, 15 и 1 соответственно. При положительных значениях параметра a, функция имеет два экстремума, — это точки максимума и минимума, на иллюстрации они отмечены розовыми ромбами. Как только, а = 0, экстремумы встречаются и аннигилируются, в данном случае — это точка в центре графика, где x и y = 0, далее не существует стабильного решения. Это — точка бифуркации или катастрофы. Допустим, что точки экстремума на графике условно отражают наличие в том или ином состоянии системы противоречия.
Противоречие
Сам термин противоречие — неоднозначный, даже если рассматривать его с ракурса логики как отдельной дисциплины, изучающей законы и принципы нашего мышления, и являющейся фактически матерью этого понятия, мы можем легко наткнуться на него же самого. Истоки современного значения этого термина более отчётливо высвечиваются всё там же — в античной Греции. Известный философ Аристотель, ученик Платона и учитель Александра Великого, оставаясь верным в этом вопросе своей рационалистической традиции, уверенно начавшейся с Сократа, в полемике с хитрыми и изобретательными софистами попытался придать мышлению определённую строгость, чтобы в будущем было возможным легко избегать уловок и ловушек софизмов, — хитрых аргументов и рассуждений, лишь видимость истинности которых приводила обывателя в замешательство и быстро склоняло его на сторону фокусника. Сейчас бы мы это назвали «убеждающей коммуникацией»; настойчивые люди, на звонки которых нам приходится отвечать и всякий раз отказываться от очередной ненужной нам услуги, — гипертрофированный пример современных софистов, или, во всяком случае, какими их представляла рационалистическая античная традиция в лицах Сократа, Платона и Аристотеля. Кстати, именно благодаря софистам понятие «демагог», которое сейчас бы переводилось как «лидер общественного мнения», приобрело негативные коннотации, указывающие на мошеннический характер рассуждения, в истории Эллады это в первую очередь связано с политической смутой после смерти Прокла, последнего истинного демагога.
Именно для разоблачения софистов-демагогов Аристотель формализовал правила строгого мышления и назвал это логикой. Обычно, под логикой мы понимаем именно аристотелевские законы, логику, которую часто называют просто — классической. Что же это за правила?
В классической аристотелевской логике существуют три закона, тесно связанных друг с другом, соблюдение которых для достижения истинности является необходимым с точки зрения этой самой логики: это закон тождества, закон противоречия или непротиворечия, — кому как больше нравится, — и закон исключённого третьего. Есть определённая принятая форма записи этих законов, для удобства мы можем в дальнейшем пользоваться именно ей.
Закон тождества. Каждое осмысленное выражение должно употребляться в одном и том же смысле.
A = A
Давайте чуть ближе посмотрим на этот закон. Если утверждается, что солнце светит, то это значит ровно то, что утверждается, а не что-то другое. Мы видим, что вопрос тождества или тавтологии — это вопрос семантики,
В дальнейшем удобнее всего пользоваться хоть и немного запутанной, но повсеместно принятой терминологией, пусть и в урезанном и упрощённом варианте: само высказывание мы будем называть «означающим». Означающее — это палец, который указывает на луну. Невольно вспоминается картина Магритта «Это не трубка»: даже мастерский рисунок трубки — это не трубка, это всего лишь изображение трубки.
А вот саму луну в случае с пальцем и саму трубку в случае с Магриттом, — была ли вообще какая-то трубка? — мы будем называть «означаемым». Возможно, не все уловили разницу, но она есть, сравните сами: «означающее» и «означаемое», — разница в окончаниях и суффиксах. А если серьёзно, то это две большие разницы.
Итак, если древний грек сказал когда-то очень давно, что солнце светит, он вовсе не имел в виду, что в солнечном ядре тысячи лет назад произошли термоядерные реакции превращения водорода в гелий, из-за чего выделились колоссальные массы энергии, которые в течение этих тысяч лет пытались выбраться из ярда и, наконец, выбравшись, и пройдя через слои фотосферы, излучаются в виде солнечного света, добираясь до нас примерно за восемь минут, но по сути, он мог указывать именно на эти процессы. Тавтология ли это? Вряд ли. Ко всему прочему, древний грек мог иметь в виду, что для него сейчас наступил солнечный день, или что Аполлон или Гелиос, в зависимости от полиса и времени, в которых жил грек, проявляет благосклонность к нему. Иногда этот смысл прямой, иногда косвенный, все эти смыслы могут быть выражены одним и тем же утверждением — солнце светит. Более того, очевидно, что высказывание «солнце светит» это не факт того, что солнце светит, во-первых, мы можем прочесть или услышать эту фразу ночью, да и в целом — в совершенно разных контекстах.
Таким образом, означающее — это лишь ссылка, при том ссылка, которая обусловлена контекстом. Выражаясь иначе, значение высказывания,
Вернёмся снова к закону тождества: он утверждает, что одно утверждение имеет только один «смысл»,
Закон непротиворечия. Каждое осмысленное выражение может либо утверждать что-то, либо это же отрицать, но не утверждать и отрицать одновременно.
A ≠ ¬A
Как мы можем увидеть, из закона тождества довольно логично вытекает закон непротиворечия: если солнце светит, то это не может значить обратное. Подождите, но что конкретно — обратное для утверждения «светит солнце»? Не солнце светит? Солнце не светит? Не солнце не светит? Густая тьма поглощает свет? Наступила ночь? Аполлон обрушил свой гнев на бедного грека? На солнце не происходят термоядерные реакции? Это большой вопрос, хотя формально он разрешается весьма просто: есть оператор отрицания ¬, мы просто берём высказывания в скобки или делаем его значением переменной, А и приписываем ему оператор отрицания: ¬(солнце светит) или просто ¬A, — и пусть ломают голову сколько хотят, формально всё верно.
Мы никогда не знаем точно, что является отрицанием высказывания. Возьмём другой не менее провокационный пример: «ночью все коровы чёрные», — это немецкий вариант «в темноте все кошки серы», — предположим, хоть это и не совсем так, что его отрицанием будет «ночью все коровы не чёрные». Какие они тогда? Синие? Фиолетовые? Серо-бур-малиновые? Большой вопрос. Они — какие угодно, но не чёрные,
А не является ли любое наше высказывание — лишь приблизительным? Конечно, мы понимаем, что наше высказывание о коровах или о кошках не может серьёзно рассматриваться как логически верное утверждение, здесь большая проблема с генерализацией, а именно с квантором «Все», да и в целом, каждый из нас понимает, что ночью все коровы — фиолетовые... или розовые? А, нет, это слоны — розовые.
Закон исключённого третьего. Истинным может быть либо утверждение A, либо обратное ему утверждение ¬A,
При наличии двух противоречащих точек зрения, остаться в живых должна только одна. Многие путают его с законом непротиворечия, что немудрено, — у обоих логика весьма схожая, тот же арбуз только сбоку, но и отличить их довольно просто: в первом речь идёт о формальной стороне самого утверждения,
Попробуем обобщить это до абстрактной закономерности и проиллюстрировать саму суть классической логики: наличие на графике функции двух экстремумов обеспечивает тенденцию к их сталкиванию, по примеру притягивающих друг друга магнитных полюсов: экстремумы встречаются и аннигилируются, — дальше стабильного решения не существует. Всё логично: наличие противоречий приводит к их коллапсу, катастрофе. Классическая логика в этом случае утверждает, что один из полюсов — ложный, именно он мешает системе работать стабильно и приводит к катастрофе, надо просто разобраться, какой именно из двух, и выкинуть его куда-подальше, желательно, глубоко в лес, чтобы гнил и разлагался там, отравляя почву и воздух. Но все ли случаи подчиняются подобной закономерности?
Диагональ квадрата
Попробуем представить противоречивое, кризисное состояние системы в историческом контексте. Распространением таких наук как математика и геометрия мы тоже во многом обязаны жителям Эллады. Для греков математика была созерцанием чистой истины, эти знания были сакральными, они отражали божественный порядок всего мироздания. Это восприятие математики греки унаследовали от египтян, именно им мы обязаны пропорциональностью классических архитектурных форм. Само понятие «космос» хорошо отражает древнегреческое мировоззрение, — слово κόσμος [космос] означает украшение, красоту, порядок и мир.
Так, приверженцы философских воззрений небезызвестного Пифагора были убеждены в совершенной математической природе всего вокруг, они утверждали, «что все сущности во Вселенной могут быть сведены к целым числам и их отношениям (рациональным числами)». В какой-то момент перед ними встала довольно простая задача — высчитать длину диагонали квадрата с единичными сторонами и представить получившееся число в виде отношений двух натуральных чисел.

Эта простая задача, как выяснилось, требовала нетривиального решения в рамках пифагорейских представлений о мироздании. Оказалось, что двух натуральных чисел, отношением которых можно представить «квадратный корень из двух» просто не существует, потому что это — иррациональное число. Это целиком и полностью подрывала сам фундамент пифагорейского мировоззрения.
По легенде, это открытие принадлежит пифагорейцу Гиппасу из Метапонта, открыто выступившему против собратьев, за что, по одной из версий, его в тот же день скинули в море с корабля, на котором он это открытие и сделал.
На самом деле, конкретные детали история хранит в тайне: был ли «первоначальной фигурой» квадрат, пятиугольник или пентаграмма, убили ли его собратья или просто изгнали. Известно только, что пифагорейцы назвали это отношение несоизмеримых величин — αλόγος [а-логос, а-логичное],
Предположительно, мы знаем о проблеме несводимости диагонали квадрата ни к одной из его сторон благодаря известному древнегреческому философу Платону, который выкупил у пифагорейца Филолая записи братства уже на заре ордена.
Противоречит ли антагонизм между рациональными и иррациональными числами, как мы их сейчас называем, мирозданию? Какое же утверждение в данных условиях было истинным — всё есть рациональное число или всё не есть рациональное число? Сейчас, по прошествию сотен лет, даже странно об этом рассуждать, но зато мы точно можем сказать, что ошибка была в простой генерализации. С чего они решили, что всё можно свести к целым числам или их отношением? Любому школьнику известно, что целое число — лишь одно из множеств, более того, иррациональных на порядок больше. Сейчас всё выглядит логично, мы можем это описать «средней температурой по больнице», но с тем количеством знаний, которое было у людей тогда, далеко не глупые пифагорейцы не могли себе такого даже представить, их восприятие мира вокруг было принципиально другим, это было далеко за пределами их возможно опыта, для них это был парадокс, нарушающий стройность и красоту всего космоса.
Антиномия
Я ненавижу и люблю. Как может быть такое? Я не знаю, лишь явно чувствую это я именно так и страдаю.
В своё время немецкий философ Иммануил Кант задался довольно простым вопросом: «Что я могу знать?» Действительно, если поразмыслить, то получается, что наверняка знать мы можем не так уж и много, а именно то, что мы можем проверить опытным путём. То, что лежит в пределах нашего опыта — это то, что мы можем воспринимать как знание, мы можем его копить, перепроверять, открывать заново и оно будет довольно строго соответствовать логическим и математическим законам.
Исходя из такого представления о знании, Кант разделил его на научное и метафизическое,
Если кратко, то тот факт, что мы об этом можем рассуждать и понимать при этом друг друга уже указывает на наличие такого рода «знаний». Есть, например, наши стройные логические конструкции относительно того, как «надо», и абсолютно неуправляемые иррациональные чувства, которые говорят «хочу». Кант объясняет необходимость метафизических вопросов природной расположенностью, он пишет, что человека «осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят все его возможности». Этот некоторый «метафизический голод», который невозможно утолить.
Известный французский философ-экзистенциалист Жань-Поль Сартр со свойственным ему драматизмом описал это так: «у человека в душе дыра размером с Бога, и каждый заполняет её как может».
Мы пытаемся заполнить дыру внутри нас теми способами, которые нам доступны, но заполняя её, мы каждый раз перезаполняем её заново, потому что ничто и никогда не способно её заполнить до конца. Если посмотреть на некоторую абстрактную общую историю человечества, то можно допустить, что наше развитие обусловлено не возможным опытом, а как раз антитетически,
Один из ярких представителей немецкой ветви экзистенциализма Карл Теодор Ясперс характеризовал это хоть и с меньшим драматизмом, но не менее глубоко: «Человеческое существо есть открытая возможность, незавершённая и незавершаемая, поэтому человек всегда больше, чем-то, и отличен от того, что он уже в себе реализовал».
Эту же идея в контексте смены эпох Кант выразил таким образом: «никакая эпоха не может обязаться и поклясться поставить следующую эпоху в такое положение, когда для нее было бы невозможно расширить свои (прежде всего настоятельно необходимые) познания, избавиться от ошибок и вообще двигаться вперёд в просвещении. Это было бы преступлением против человеческой природы, первоначальное назначение которой заключается именно в этом движении вперёд».
Хотим мы этого или не хотим, сознание не способно придерживаться отведённых границ, оно стремиться к расширению, преодолению себя и своих определений. Советский философ Михаил Ливщиц метко выразил это в таких словах: «сознание лишь там приобретает действительную силу, где оно возвышается над своей собственной ограниченностью, стихийным ходом событий, слепо идущих друг за другом». Проще говоря, наше развитие обусловлено нашим же любопытством, оно систематическое, заложено в каждом из нас как характерная особенность. «Философия начинается с удивления», — как утверждал Аристотель, но для того, чтобы удивиться нужно то, чему удивляться.

В далеком прошлом, грек Демокрит придумал, что существуют атомы — неделимые частицы, которые обеспечивают возможность пространства и движения в нём. Долгое время человечество было уверено, что атом — элементарная частица, меньше неё ничего не существует, но не тут-то было! Там ещё электрон, протон, и нейтрон, ещё иногда, но очень редко, нейтрино, а потом, оказалось, что там вообще этих частиц гораздо больше, они существуют одновременно в разных частях вселенной и ведут себя не только как частицы, но и как волна, отличаются же они только модусом колебания суперструн, накрученных на свёрнутое примерно одиннадцатимерное пространство Калаби-Яу. Даже для современного человека это довольно сложно представить, для Демокрита же в лучшем случае всё это выглядело бы как малопонятное поэтическое бормотание безумца.
При этом необходимо понимать, что даже современные физические теории, описывающие микромир, при попытке пересечь некоторую допустимую для эмпирического исследования границу входят на территорию математических абстракций. Например, вышеупомянутая теория суперструн в какой-то мере является просто наиболее вероятной математической абстракцией. Это происходит потому, что границей возможного опыта в этом контексте служит так называемая «планковская длина», — это единица измерения, накладывающая фундаментальные ограничения на точность измерения длины,
Наталкиваясь на границы возможного опыта, человечество сталкивается с противоречием его прежнего представления о мире и принципиально новым, которое ещё не успело стать частью опыта, но стремиться быть осмыслено и названо. Например, — противоречия между общей теорией относительности и квантовой механиков, которое обнаруживает наше фундаментальное непонимание такой силы как гравитация. В результате получается вывод, где оба утверждения в той или иной степени верны, а иногда и необходимы друг для друга. Например, упомянутый выше квантовый корпускулярно-волновой дуализм утверждает, что любой физический объект это одновременно и только волны и только частицы. В итоге, прагматика научила нас, что выбор инструментария зависит от наших познавательных задач. В зависимости от тех целей, которые мы преследуем, мы можем смотреть на частицу как на материальный объект — частицу, а можем и как на волну, при этом все свойства сохраняются. Если вы изучаете галактики — пользуйтесь теорией относительности, если вы изучаете частицы — квантовой теорией поля.
Фундаментальное противоречие в познании Кант называл «антиномия», αντινομία с греческого языка можно перевести как «против закона», в кантианской традиции антиномия описывает противоречие закона самому себе. А если быть точнее, то для доказательства одного тезиса антиномии, необходимо доказательство второго, они замкнуты сами на себе. Антиномии — это то, на что разум «натыкается» в попытке понять мир, как на некоторую границу познаваемого. Пример антиномии:
Мир конечен — мир бесконечен.
Антиномии наталкивает наше сознание на границу познаваемого, тем самым, выявляя противоречие. Советский философ, физик и космолог Густав Иоганнович Наан высказал по этому поводу мысль о том, что «мы знаем, что Вселенная бесконечна, но не знаем, в каком именно смысле она бесконечна».
Схожие с антиномией функции в древней Греции носили апории, — мысленные эксперименты, которые выявляли логические противоречия в актуальных познавательных вопросах. Одна из апорий Зенона, логически стройно демонстрирующая бесконечную делимость пространства, натолкнула того самого Демокрита на формирование идеи об атомах — неделимых частицах материи.
В этой апории небезызвестный грек Ахиллес пытается догнать неторопливую черепаху и вечно отстаёт от неё на половину того пути, что необходимо пробежать. Ведь для того, чтобы догнать её, нужно сначала пробежать половину того пути, что отделяет его от черепахи, а чтобы пробежать половину, нужно пробежать половину половины, а для того, чтобы пробежать половину половины, нужно пробежать половину половины половины, и так до бесконечности, если бы Демокрит не предположил, что есть что-то, что больше не делится — атом, греческое слово ἄτομος означает «неделимый».
Как известно, в современности роль «неделимым» или, иначе выражаясь, несоставым частицам отведена кваркам и лептонам, но, опять же, существуют и другие мнения на этот счёт. Более того, если с дискретностью материи мы более-менее способны разобраться с помощью математики, то с дискретностью пространства мы пока разобраться не можем, именно эта проблема и является одной из ключевых в объединении теории относительности и квантовой механики, которое необходима для создания принципиально новой теории, способной описать гравитацию.
Здесь уместно упомянуть про всемирно известного скандального живого/мёртвого кота Шрёдингера. Точнее будет обратить внимание на то, что конкретно хотел продемонстрировать Шрёдингер своим нашумевшим мыслительным экспериментом с котом в коробке, а именно — парадоксальная неполнота теории.
Роль апории и антиномии в науке часто выполняют парадоксы, при этом являясь не мысленным экспериментом, а действительно вполне реальной ситуацией, которая не вкладывается в наши представления о мире. Именно противоречивость логических законов выявляется в известном «парадоксе лжеца». Не смотря на, опять же, античные корни и мнимую простоту, парадокс актуален и сейчас:
«Я лгу»
Если это высказывание истинно, значит, исходя из его содержания, верно то, что данное высказывание — ложь; но если оно — ложь, тогда то, что оно утверждает, неверно; значит, неверно, что данное высказывание — ложь, и, значит, данное высказывание истинно. Таким образом, цепочка рассуждений возвращается в начало.
Замкнутая цепь подобного рода даёт нам необходимое понимание антиномии: мир конечен и бесконечен одновременно, я лгу и говорю истину одновременно, бедный кот и живой и мёртвый одновременно, — как такое может быть, это же абсурд! Абсурд, обозначая противоречие, одновременно обозначает и единство.
Сводимость к абсурду — это важный элемент культуры и искусства начала XX века, изобретения авангардистов — алогизм и заумь — хорошо демонстрирует общую тенденцию культуры тех лет попытаться взглянуть на истину диалектически. Более того, экзистенциальная философская традиция носит понятие нонсенса или абсурда внутри своих основ. Один из приёмов экзистенциально философии, — сводимость к абсурду или отсутствию смысла, но не для того, чтобы выявить логическую ошибку, а для того, чтобы манифестировать бессмысленность, как отсутствия значения во вселенских масштабах — в мире нет смысла, если начинать его искать. Здесь будет не лишним вспомнить слова знаменитого ирландского драматурга Бернарда Шоу, известного своей тонкой иронией и сатирой: «Когда что-то вам кажется нелогичным, забудьте о логике, слушайте музыку».
В начале XX века немецкий философ Людвиг Витгенштейн в общей тенденции аналитической философии и философии языка, предложил рассматривать язык не только как средство описания происходящего, но и как фундаментальный инструмент мышления и знания, который не просто описывает мир, но полностью с ним совпадает. Ему принадлежит выражение: «границы моего языка означают границы моего мира». Он утверждал, что естественный язык,
Другой известный философ Ролан Барт описал это несколько более поэтично, выразив мысль о том, что «язык [...] как линия, у которой сходятся небо и земля, очерчивает пределы привычного для человека мира. Язык — это не столько запас материала, сколько горизонт, то есть одновременно территория и ее границы, одним словом, пространство языковой вотчины, где можно чувствовать себя уверенно».
Витгенштейн предполагал, что логически непротиворечивый язык способен указать на любую вещь и любой факт, который нам дан в опыте. Он написал строго оформленный Логико-философский трактат, где каждая мысль и каждый тезис, как в юридическом документе, стояли напротив определённого пункта. При этом, будучи далеко не глупым человеком, Витгенштейн утверждал, что «Логико-философский трактат», это не одна книга, а две в одной: первая — это то, что в ней написано, текст — логически непротиворечивый язык, который по задумке автора разрешал все актуальные философские проблемы, и вторая — это та, которая не написана и в этой второй книге, по утверждению автора, заключается главный смысл трактата. Как это возможно?
Невыразимое
Верую, ибо абсурдно.
Одной из главных идей «Логико-философского трактата» Витгенштейна, является не только отождествление языка, мышления и мира, но и разделение знания, как и у Канта, на то, которое может быть понятно ясно, однозначно и непротиворечиво и знания, которое, по сути, никогда таким образом понято быть не может, и все попытки его описать таким образом превращают фразы и предложения в бессмыслицу. «То, что должно быть сказано, должно быть сказано ясно, о чём невозможно говорить, о том следует молчать». Этой демаркацией Витгенштейн наметил то, что можно охарактеризовать как границу естественного языка, которая, по сути, описывает тоже семантическое пространство, что и кантианская граница возможного опыта. Говорить о том, что находится за пределами этой границы — бессмысленно, это, по выражению философа, есть «мистическое». Это мистическое и является «второй книгой» трактата, которая не написана и не может быть написана. Мы можем об этом писать картины, сочинять музыку, танцевать об этом, ощущать и переживать это, но не можем об этом говорить, потому что у нас нет слов, которые могут это описать, придумывая слова, мы либо говорим глубоко противоречивую бессмыслицу, абсурд, где начинаем использовать слова, предназначенные для описания чего-то совершенно иного, либо пишем стихи.
В логике подобного рода семантическая ошибка называется «гипостазирование», грубо говоря, гипостазируя, мы пытаемся описать обычными и естественными словами то, что по сути в этих категориях измерено быть не может, тем самым тужимся говорить о том, что не может быть выражено словами. Таким образом, мы пытаемся сделать из абстрактного — конкретное, применить функцию цельной размерность к пространству дробной размерности.
В попытках познать мир, мы пытаемся себе его объяснить как нечто целое, это есть ничто иное, как метафизический голод, который заставляет нас гипостазировать мистическое, он заставляет Пифагора строить своё учение на доктрине, что всё можно свести к целым числам или их отношениям. С одной стороны, Пифагор был действительно в чём-то прав, непонятно почему, но математика, а именно числа и их отношения, открывают нам практически любые уголки Вселенной, но он ошибся, думая, что эти числа — это что-то конкретное, «натуральное», и что это конкретное и ограниченное может описать что-то абстрактное и безграничное: оно может лишь указать на это, но, помня древнюю притчу, мы не должны путать палец и луну, на которую он указывает.
Таким образом, норматив Витгенштейна есть призыв к прекращению гипостазирования, мы должны прекратить совершать эту жуткую ошибку вновь и вновь, т. к. повторяя её, мы скрываем от себя мистическое, пытаясь закрыться шаблонами готовых форм для того, что всегда принципиально ново, что является удивлением и невыразимостью по своей сути.
Без сомнения, генетически определённой целью нашего любопытства является не опыт ради острых ощущений, а опыт, который может быть аккумулирован и передан будущим поколениям в любой доступной форме. Благодаря именно способности аккумулировать этот опыт, мы можем позволить его копить теперь не только ради выживания, как это было с нашими предками, где любой эффективный способ делать что-то по новой должен был с необходимостью передаться будущим поколениям, в том числе и генетически, но уже и для того, что можно назвать реализацией мифологемы «Золотого Века», — идеи более лучшей и комфортной жизни, к которой стремится в том числе и наука.
Таким образом, чем выше мы поднимаемся по лестнице, созданной рациональным культурным конструктом, тем ближе мы подходим к тому, что можно обозначить как границу возможного опыта, или границу языка, за которым находится неизведанное и невыразимое. Там наш метафизический голод подталкивает нас к рациональному осмыслению мистического, не смотря на любой запрет к гипостазированию, но именно желание осмыслить невыразимое рационально и ставит эту непреодолимую для разума границу — это «сизифов труд», который никогда не будет завершён, это «разум в пределе», который вечно двигается к смыслу невыразимого, никогда его не достигая.
Не смотря на то, что сознанию необходима эта «лестница» — рациональный конструкт, описывающий логически непротиворечивую цепь через естественный язык, чтобы добраться до его же границы, где разум наталкивается на противоречие с его актуальным опытом, эту лестницу необходимо отбросить, чтобы перейти в принципиально другое «агрегатное» состояние, — состояние создания новых «нейронных» связей культуры, описывая неназванное, объясняя непонятное.
Т.е. естественный язык, язык логически стройный и непротиворечивый, семантическое пространство которого может быть описано здравым смыслом, является тем условием, которое наталкивает сознание на необходимость в определённый момент от него же отказаться. В момент роста нам необходимо отказаться от наших прежних границ, в момент рождения всего нового мы покидаем что-то старое, приятное и хорошо знакомое, это идея, заложенная в мифологеме «Потерянного Рая».
Наличие этого противоречия — системное, требующее от сознания в определённой точке предельно наполненной смыслом системы отказаться от здравого смысла,
Карл Ясперс называл эту веру философской, — это знание, тесно связанное с не-знанием и невозможностью знать, что неминуемо наталкивает сознание на бытие за пределами мысли, как на нечто трансцендентное. Почему именно философская? Философствуя, мы ничего не принимаю таким, каким оно нам кем-то или чем-то навязывается, что резко отличает этот тип веры от религиозной, которая воспринималась писателем и философом Альмертом Камю, как интеллектуальная ленность и убежище в обмане,
Английский философ и социолог Герберт Спенсер, представитель сугубо рационального направления философской мысли — позитивизма, в своей работы «Основные начала» в первых главах говорит о непознаваемости мира как целого. По мысли Спенсера, это «непознаваемое» выходит за пределы научного исследования, а метафизические попытки осмыслить непознаваемое, приводит к тому, что, например, религия пользуется некоторое поэтической метафорой для описания этой области мира и воспринимает эту метафору как конечное описание для реализации возможности поклонения и страха перед получившейся метафорой.
Отказ от рационального мышления в рамках здравого смысла есть отказ от собственного и чужого и вообще всякого осмысленного опыта, — этот «прыжок веры» для датского философа Сёрена Кьеркегора и есть истинный прорыв в мир «духовного». Философская вера хочет не вражды, а обсуждения, не изоляции, а коммуникации, это шаг в неизвестность, будущее или то, что мнемонически у многих связано с идеей смерти, где наш разум, дом нашей личности, ничего не может контролировать и лишается всяких границ. Отказ от всего того, что является собственным опытом, есть мистерия мысли, символическое самоубийство и воскрешение в принципиально новом состоянии принятия абсурдности и бессмысленности бытия как факта, не противоречащему и ограничивающему существование, очерчивающему расположенность. Это даже не просто вера, а непоколебимая уверенность, конструирующая то, что в последствии будет кем-то названо смыслом, уверенность, укрощающая хаос.
Рациональное мышление способно легко справится с элементарными и рутинными процессами, но практически бесполезно в ситуациях, которые требуют нестандартного подхода, а нестандартного подхода требует всё, что ново для сознания. Это «отбрасывание» лестницы является необходимым звеном в цепи мышления. Инвенция, выдумка, идея, инновация, вдохновение — резкий скачок из одного состояние в другое, — «эврика!» — где действие предшествует осмыслению. Любая попытка осмысленно высказываться о том, что находится за границами выразимого неминуемо приводит к абсурду, бессмыслице, таким образом, абсурдом является любое проявление творчества, если пытать рассмотреть его с точки зрения классической логики, но суть творчества именно в этом и заключается — пытаться выразить то, что невыразимо, открыть то, что скрыто, найти то, что никто ещё никогда не находил.
Английский зоолог и популяризатор эволюционной теории Томас Герни Гексли охарактеризовал это удивительное свойство познания коротким утверждением о том, что «всякая истина рождается как ересь и умирает как предрассудок».