Это был роскошный баттл, с фанфарами, ревущими толпами и трагической агонией, — классика жанра. Я не раз сравнивал следствие невроза культуры, — авторитарную риторику, — с гладиаторскими боями. Наконец система нашла прекрасный способ сублимации своих противоречий. Синергия в действии.
Казалось бы, рэп-баттлы — феномен не новый. Но никто не будет спорить, что последний Versus — это событие значительно большего масштаба, чем простой обмен панчами. Не зря Мирон обратился к тематике мономифа, зародившейся из философских вдохновений Шеллинга: вся культура, все мифы, — это раскрытие одного и того же вечного мифа. Тысячеликий Герой.
Идеализированная фигура Героя, как я не раз писал, для нашей культуры имеет ключевое значение. И не удивительно, что в баттле, наполненном подлинным творческим импульсом (как с одной стороны, так и с другой), эта структура демонстрирует себя наиболее очевидным образом: мы видим смену, сдвиг, разрыв. Это противостояние не просто двух людей, а двух принципиально разных парадигм, поколений, если угодно, двух принципиально разных оптик, которые столкнулись перед фактом кризиса, падения, увядания... Это ключевая стадия аполлонистического мифа. И, конечно, зритель погружается в самое сердце трагедии: трагический агон, агонию, взаимообмен претензиями, обвинениями, оскорблениями. Это не просто шоу, это конфликт, отражающий саму суть системных противоречий, пусть и в несколько искажённом, игровом виде, — именно в таком, в каком этот конфликт предстал бы в античном театре.
Интересно присмотреться к мифическому нарративу самого столкновения, ведь, по логике драматургии, именно фабула определяет сюжет, именно она затягивает внимание в перипетию становления нарратива. Фабула на многих индоевропейских языках значит «сказка», «миф». Как раскрывается миф в этом сюжете? Мы видим не просто двух людей, а две яркие маски, отражающие два принципиально разных подхода к проблематике капитализма и потребления, — ядра текущего кризиса.

Мирон — изначально выступал как резкий критик тех сложившихся внутри индустрии отношений, которые, по его мнению, служат массовому закланию самого жанра. Наживаясь на отсутствии явной конкуренции, и, следовательно, какого-либо развития рынка, представители индустрии создают низкоуровневый контент, который всё равно «хавают», — на безрыбье и рак рыба. Но, ярко зайдя в эту индустрию с критикой, он стал её неотъемлемой частью, — и это был один из опорных пунктов панчей Гнойного.
Степень интеграции Оксимирона заставляет его смотреть на всю сферу с довольно абстрактного уровня: он видит характер разложения, но так же осознаёт, что он сам, как и многие из тех, кто оказался в индустрии, становится заложником ситуации.
Если пытаться конструктивно подходить к той критической точке, что стимулирует кризис, логика самого творчества становится логикой производства контента, и подлинный импульс становится поглощён общей волной хайпа. Об этом любит плакаться даже Канье Уэст.
Слава КПСС/Гнойный выступает как представитель т.н. «Антихайпа», — группы артистов, манифест которых упирается в реактивном движении от «хайпа». Гнойный критикует Мирона цитатой из Летова: «Представитель той самой дешёвки, что называется „пластмассовый мир“, — если судьи смотрят влюблённо, то считай, что он победил».
Волной хайпа закрывается не только выход к чему-то подлинно новому, экспериментальному, но и к самовыражению вне логики постоянной фрустрации, ведь ни один импульс в итоге не достигает цели: любая критика теперь воспринимается как фича.
Гнойный выступает с позиции, знакомой внимательному слушателю ещё со времён московского концептуализма: если у нас нет реальной возможности выйти из мёртвого тела культуры, то пора как следует отпраздновать её смерть, это своего рода экстатичные, затянувшиеся поминки по культуре.
Карнавальные пляски смерти на отбросах разлагающегося Кадмона: жонглирование цитатами, аллюзиями, вечная ирония, зарытая в концептах, мерцание которых — отвлекающий манёвр. Это уникальный фрагмент эпохи Постмодерна, в контексте российской ментальности, со временем приобретающий скатологический, копрофилический аспект. Не касаясь даже «Зелёного слоника», можно вспомнить несколько романов Владимира Сорокина. Коллажность, стилизация, пропитанная иронией, — бальзамирующая сахарная пудра, призванная смягчить постравматический шок. Эта форма внутри баттл-рэпа доводится Славой до драматургического пика, она становится формой критики и производства взрывного контента. В этом смысле Слава не придумывает что-то новое, но помещает известную форму в иной контекст, где она приобретает принципиально новое обличие.
Здесь просвечивает извечная российская идеализация негативного аспекта, — если мы не можем преодолеть границу, если мы не можем трансцендировать к Ценности, давайте просто полюбим всем сердцем процесс гниения под гнётом прежних границ, окунёмся в него с головой: трагическая, эпатажная экстатичность свидетельствует о гистрионном (histnonis — скоморох, канатный плясун, hystera — матка) характере массового невроза.
Versus для Мирона — это попытка выступить не только с критикой индустрии, но и с самокритикой, это пространство для высказывания в том пространстве, которое он создал сам. Отчасти это попытка преодолеть нарциссические тенденции интеграции в индустрию, поэтому он несколько раз демонстративно отказывается от прямой логики баттла, прямого самоутверждения за счёт соперника, хоть и в целом держится в формате. Это в некоторой степени может отражать искания самого артиста — попытка балансировать между конъюнктурой и протестом, условным «андеграундом».
По логике Гнойного такой баланс убивает сам протестный дух, тем самым Слава КПСС подчёркивает ресентиментальный характер пустого протеста ради самого протеста, но именно в этом цель идеализации негативного аспекта, — инфантильное экстатичное разрушение любых норм, любых границ, их болезненное неприятие, разложение. При этом же сам формат выбирается сугубо в логике потребления — это баттл, где решают «панчи»,
Обратите внимание на вступительные слова Оксимирона, он изначально разыгрывает карту трагического героя, он готов к поражению, не победа его цель, а возможность выйти в мета-позицию относительно ситуации. Он готов взять на себя условную «вину» за падение индустрии, но он показывает, что если кто-то и виноват, то виноваты все. В агонии он принимает на себя все противоречия, — Versus, #SlovoSPB — ко всему этому он причастен и всё критикует, вызывая гнев каждого, лишаясь союзников. Это подлинный «козёл отпущения», но именно потому «фармакон», — и яд и лекарство.
В баттле он подчёркивает, что, будь он полностью верен жанру, смог бы манипулировать толпой очень легко, придумывая едкие панчи на несуществующие факты, или переходя на близких сопернику людей, при этом он не кидается концептами типа «пост-правда». Но, повторюсь, не победа его цель. Он демонстративно «жертвует» раундом, чтобы показать ситуацию с принципиально иного ракурса, но с какого?
Мирон отражает логику интеграции культуры в капиталистическую тотальность современности: само производство отчуждается от продукта, а продукт становится лишь знаком, означающим, симуляцией того, что в итоге не ухватывает, но что было целью производства. Ценность, внутренняя мотивация, внутренняя необходимость медленно подменяется внешними стимулами. Не зря он цитирует Гумилёва, — слово, наполненное божественной природой, стало лишь слепком, эрзацем.
Логика нарратива Мирона — это логика уходящего, уступающего место, ведь он знает, что над этим местом висит дамоклов меч капитала. Он реализует архетип Отца — обозначающего границу, изначальный запрет, которую Герой преодолевает. Архетип Отца — это Король. Текст Гнойного: «Ведь когда король умирает, гроб должен быть King-Size». При этом Гнойный перетягивает инверсией одеяло на себя: «...когда читаю, я напоминаю тебе отца». Попробуем посмотреть внимательней.
Мирон — зеркало поколения, идущего за капиталистическими ценностями как за морковкой, висящей на палочке, подвязанной к голове. Берём ярче, интеграция в масс-медиа: таланты, ставшие жертвами индустрии. Играй по правилам медиа и ты будешь принят, но потеряешь то, ради чего ты это делал. Гнойный выступает якобы как антагонист — не собираюсь вешать себе морковку на голову, но и другого варианта у меня нет, поэтому буду играть по тем же правилам, а отсутствие морковки станет фичой.
Вспоминается серия «Чёрного зеркала» с парнем, который крутил педали, чтобы приставить себе кусок зеркала к горлу в отместку за то, что система сожрала девушку, которую он любил. В итоге он просто сделал своё шоу, — рассказывал всем неприятную правду с куском зеркала у горла.
Мирон верен идеализации Героя, не до конца осознавая саму трагичность этой роли: есть злодей, у которого нет собственного нарратива, он создан лишь для того, чтобы помешать. Можно всё спасти, если убить, искоренить зло. Но логика мономифа не такая, она диалектична по своей природе: не победа над абстрактным злом является кульминацией нарратива, а интеграция Ценности, того сокровища, ради которого всё и делалось. Или это лишь дань формату? Смог ли в итоге кто-то достичь Ценности в этом противостоянии?
«Критикуешь — предлагай», — заманивает Мирон Гнойного в логику перепроизводства. Он лучше всех собравшихся знает, что Молох массовости сожрёт любое предложение и будет требовать ещё, окидывая тебя валунами признания. Но не одно предложение, ни один импульс не утолит этот бесконечный голод, и ты будешь сгорать на костре твоих же амбиций, замкнутый в клетке славы.
Гнойный очень точно вытащил именно это противоречие: выбрав псевдоним «Слава КПСС», надев красный свитшот с «Антихайпиком», он играл карту Трикстера, но маскирует и это: «Ведь все ждали выступления Короля и Шута!». Это роль левого «революционера», анти-капиталиста, тролля, заигрывающего с правыми темами: расстрел геев, шутки про лысую голову, антисемитизм, темы про холокост
Его позиция будто бы говорит сопернику: мне совершенно не важно, с кем я баттлюсь, но ты, Мирон, отлично подходишь, потому что олицетворяешь всё то, что меня так бесит в индустрии.
Как голос нового поколения «вконтакте», он отвешивает увесистую оплеуху «общественному вкусу». Да, жанр умирает, мы все пинаем полумертвую индустрию, но он хочет быть тем, кто сделает контрольный выстрел.
Заблюренный, мерцающий Трикстер по итогу — только маска. Неожиданно в баттле мы видим, что систематические панчи, продуманные, выстраданные, лихо завёрнутые благодаря знанию биографии и творчества противника, обнаруживают для нас принципиально новое лицо Гнойного. Это он — Герой, который борется с драконом, обливаясь потом. Дракон сам знает, что уже стал злом, он будет водить за нос стадионы и страдать от того, что стал заложником обстоятельств. Дракон готов уступить пещеру. Правда, сначала расскажет о том, в каком котле мы все варимся. Ему не нужна победа, но победа нужна Гнойному, у него всё поставлено на карту, без этой победы он просто один из многих. Достигнув совершенства формы внутри границ той парадигмы, что некогда очертил Мирон, Гнойному становится тесно в них, он предлагает новые правила игры, — экстатическую подвёрнутую кровожадность, завязанную на мерцающей иронии, и вместе с этим прорывает границы парадигмы.
И именно тут высвечивается диалектичный характер нарратива: дракон не злой и не хороший, Мирон просто Мирон. У него свои цели, но вместо Ценности — идеализация, на волне которой он и выезжал. Все рукоплескали и продолжают осыпать его овациями, но он сам чувствует, — весь его текст о том, — что это тупик. Но именно этот тупик был границами «парадигмы». Благодаря символической смерти Мирон способен выйти из этого тупика, переродится.
Не смотря на новаторский характер Славы, и то, как он улавливает общее оппозиционное настроение системы (тур Мирона называется «Империя», Гнойный читает «Если русские что умеют, так это разваливать Империи», частные цитаты Летова
Гнойный обвиняет Мирона в том, что за его панчами не может стоять личность, но где личность в творчестве Гнойного? Это — опорный пункт панчей Мирона, Гнойный — пуст. Гнойный критикует Мирона за концептуальность, но сам Гнойный прячется за концептами («пост-правда», «постмодерн», «постирония», «антихайп»
Но кого прячет Гнойный за маской шута? Откуда столько ядовитой ненависти, так хорошо вклинивающейся в формат баттлов? Не есть ли это — ненависть к себе самому, своей неполноценности и неуверенность? Возможно, что все его панчи направлены на самого себя, и именно потому бьют точно в цель, именно потому его талант раскрывается в баттлах. Если это действительно так, то Гнойный — это рупор хейтерства, зеркало поколения ненавидящих себя и всё вокруг подростков, вечно фрустрированных, но не способных к творчеству вне самоутверждения за счёт других. Мифическая задача Гнойного в этом нарративе — на луче поноса попытаться вывести поколение из омута кризиса, в котором оно медленно гниёт и разлагается в чернозёме масс-медиа, продемонстрировать констурктивный паттерн выхода, раскрытия невротической структуры. Мирон же давно лишь качает нефть из недр родины. Гнойный, нашпигованный ресентиментом, хоть и кричит о вечном протесте, — сам желает того же, находясь по факту в столь же безвыходной ситуации. И это тот момент, где он постоянно пропускает возможность подлинного творческого импульса, направленного на синтез противоречия, разменивая его на мерцание саркастической маски.
Я НОВЫЙ ОКСИ
— КОРОЛЬ ДРАКОНОВ (@gnojnyj) August 7, 2017
Король умер, да здравствует король! Новый король поколения хейтеров. Так же быстро его проглотит индустрия, как и Мирона? Большой холдинг уже распробовал.
Он прикрывается критикой «рабов капитала», но демонстративно хочет «поднять лавэ» со зрителей. Он прыгает с ноги на ногу, говоря о том, что самые противоречивые действия сделаны специально, чтобы дразнить зрителя, прикрываясь элитаристским видением искусства, но что это, если не хайп? Попытка запутать любую критику в концептах — защитная реакция нарциссического невротика, вулканизирующего ненавистью к себе самому. Знакомьтесь, — король хейтеров, зеркало нового поколения.
Почему Герой уходит за маску Трикстера? Из-за идеализации фигуры Отца, Короля — потому только под давлением Короля Герой и раскрывается. Герой не чувствует связи с архетипом Отца, вытесняя негативный аспект, — уходящего, ушедшего Отца. Архетип Отца отражает саму логику проведения границы и её преодоления. Его фигура — запрещающая, ограничивающая. Именно на преодоление этого запрета нацелен в первую очередь архетип Героя. Ушедший Отец, уступивший место — это проигравший, сверженный Король. Вытеснение негативного аспекта — результат травмы, зафиксировавшей чувство вины, которое Герой теперь носит внутри, и скрывает под маской Трикстера. Эта ситуация заставляет демонизировать любую норму, границу, запрет, установление, ответственность
То, что мы наблюдаем, — это публичный нарциссический эксгибиционизм, наполненный ненавистью к себе, но одновременно с этим — это упрямое карабканье вверх из ямы невроза. Да, он карабкается по чужим головам, но, возможно, именно так он вносит свой посильный вклад в раскрытии, разглаживании невротической складки культуры. Это агония невротика, задающая стиль самореализации — за счёт других. Не смотря на то, что объектом критики для себя я всегда вижу авторитарную риторику, я могу понять, как сложно научиться правильно проводить границу человеку с травматическим опытом и идеализацией негативного аспекта архетипа Отца, — я сам был в такой ситуации.
Противоречие же того предложения, который вносит Гнойный в парадигму я вижу в том, что основной паттерн самоутверждения построен на фашистском, элитаристском самоутверждении за счёт никому не понятного, живущего только за счёт критики масс инфантильного безответственного процесса самостоятельного творчества, который по какому-то довольно забавному стечению обстоятельств называется «искусством». Конечно, это творчество. Творчество сугубо инфантильное, невротичное и нарциссическое. Безусловно, оно притягивает многих: в попытке найти выход из схожей ситуации молодые люди прямо сейчас вдохновляются этим актом самоутверждения за счёт других. Образ вечного enfant terrible, — озлобленный потребитель, потерявший всякий импульс к взрослению. В этом смысле экстатичный элитаристский протест против норм — это затянувшийся пубертат поколения супермаркетов. Многие найдут в этом хейтерском элитаризме что-то своё. Ведь даже он стремится к Ценности. Но эта Ценность не менее идеализированая, чем мироновский Герой, — оба направления — лишь эрзац, пустой слепок, симуляция Искусства. Но именно он и востребован масс-маркетом, что бы Гнойный не думал по этому поводу, — он уже часть капитала, продолжающий демонстративно считать свои бирюзовые тысячи перед камерой известного блоггера.
Как и полностью убитый жанр, так и мёртвый дракон — всё переродилось благодаря кульминации, но противоречие осталось тем же. Мирон только выигрывает от проигрыша: для него открывается возможность ошибки, возможность интегрировать свою ограниченность, своё падение. Теперь он может экспериментировать. Жанр ожил, притянув массу внимания.
Может теперь кто-нибудь поймет, что я не забронзовевшая статуя, не все всегда просчитываю, и готов рискнуть всем чисто по фану, из спортивного интереса. И вскоре сделаю это снова)
Но именно Гнойный стал фармаком: именно победитель перетащил на себя всю ответственность за критикуемые им же противоречия. И что победитель может предложить в ответ? Эта позиция отлично демонстрирует замкнутый круг между лояльностью и ресентиментом, между интеграцией в систему и протестом ради протеста, — системные крайности, пустые по своей сути.
Показательно, что героический характер Гнойного развернулся именно в баттле. Протест победил конъюнктуру, отражая определённый хэппи-енд мифического нарратива. С одной стороны это радует, с другой стороны: что стоит за этим протестом кроме ресентимента? Не есть ли этот хэппи-енд лишь жвачка для публики? Сможет ли Гнойный снять маску Трикстера и стать подлинным Героем уже в самостоятельном творчестве, а не в формате баттлов? Или продолжит прятаться за концептами и обвинять других в этом? Хватит ли сил Герою из трагического перерасти в драматического, синтезирующего обе крайности аполлонистического и диониссийского мифа? Пока ни один его персонаж не тянет подобной задачи.
Я приведу частично выдернутую из контекста цитату из «новой эстетической теории» под авторством Ивана Смеха, лидера группы «Ленина Пакет». Этим текстом Гнойный вдохновлялся при написании панчей для баттла. Фрагмент взят из блока критики поп-культуры, но как в случае с любым вытеснением эти же слова могут быть адресованы как автору, так и самому Гнойному, который, судя по всему, их целиком и полностью с автором разделяет.
Но с чего бы ТВОРЦУ заниматься опошлением? Очевидно, что вектор его амбиций должен быть направлен в обратную сторону! Если у человека есть понятия о прекрасном, то он никогда не будет запихивать прекрасное в уродливые рамки сознательно. Запихивание возможно только в том случае, если человек обладает действительным интуитивным талантом, но при этом у него полностью отсутствует критическое мышление. Таких людей очень мало — обычно настолько неразборчивы только бездари. Таким образом, популярность любого творчества или творческого продукта должна в первую очередь настораживать как критика, так и слушателя. Получив столь тревожный знак, он должен разбирать произведение вдвойне, втройне тщательно — и в подавляющем большинстве случаев после разбора он действительно обнаружит, что перед ним беспомощный суррогат. И отправит его на свалку истории искусства.
«Антихайпик» — голый ресентимент, голодный до хайпа не менее, чем его целевая аудитория. Это лишь хитрый трюк, обман, мерцающий Трикстер, который хоть и в состоянии под большим давлением Короля обернуться Героем, но всё же предпочитает скрываться за маской скатологического шута. Это не подлинный протест, но лишь эксплуатация образов и тематик, симуляция, в которой важно лишь количество панчей, откуда там взяться Искусству? Симуляция уже заранее встроена в логику индустрии, — это копия без оригинала. Это путь по головам, где постоянно приносится в жертву Ценность. Может ли Гнойный сохранить свой талант вне вечной реактивности и реализовать его в самостоятельном творчестве, или это его удел, — поблёскивать на гниющих отбросах массовости, подобно сверкающей проказе? Возможно он сам начинает вгонять себя в золотую клетку своего амплуа, лишь обостряя те противоречия, с яркой критикой которых он выступает? Время покажет.
Я же желаю Славе сил и подлинного вдохновения, которое застанет его за работой над чем-то достойным его таланта.