Под Модерном одинаково часто понимают как Новое время в целом, так и последнюю четверть этой эпохи, так и начало Новейшего времени, так и тот культурный пласт, который образуется в конце XIX века на базе модернизма. Более-менее чёткое разграничение наблюдается только в истории искусств, но это совершенно не спасает положение. История архитектуры снова всё запутывает: там сначала был модерн, а потом модернизм, в то время как в истории искусств — наоборот. Почти любая классификация тут приводит к большой путанице.
В истории философии целый пласт философии Нового времени (в зарубежный источниках она называется Modern philosophy) начинается в XVII веке почти одновременно с эпохой Просвещения и завершается массивом немецкого классического идеализма в лице Канта, Фихте, Шеллинга и Гегеля примерно в середине XIX. Определённую связку эпохи Просвещения и предшествующей ей эпохи Возрождения можно проследить в рефлексиях Коперника и Галилея. Они явились свидетельством новой логики мышления, которая ознаменовывала силу ratio, разума. Мир повседневного опыта больше не имеет права считаться точкой отсчёта нашего познания. Мы не можем больше опираться на него в желании понять и интерпретировать вещи и явления. Если даже наиболее достоверная очевидность повседневного опыта, такая, как вращение Солнце вокруг Земли, оказывается ложной, то вся структура опыта требует переосмысления. Знакомое уже не есть достоверное, истинное. Знакомое должно подвергнуться сомнению. Истина — не есть что-то данное и присущее, раскрывающееся, но лишь отыскиваемое благодаря методу. Эти интуиции оказались решающими в становлении философии Нового времени. Так эпоха Возрождения сменяется эпохой Просвещения.

Часто массив немецкого идеализма выделяется в отдельный пласт Немецкой классической философии, куда в советской историографии принято, видимо, в идеологических целях, ставить дополнительно Фейербаха. Если начало этого разрыва в лице Канта действительно имеет довольно радикальный характер по отношению к предшественникам: Бэкону, Гоббсу, Локку, Юму, Кондильяку, Декарту, Лейбницу, Руссо, Паскалю и Спинозе — и многим другим; и крайне влиятельный характер по отношению к последующим мыслителям, то несмотря на всю оригинальность, радикальность, безусловный талант и наличие влияние на Маркса, Энгельса и Штирнера Фейербах всё же занимает несколько более маргинальные позиции в сравнении с Гегелем.
Крупный разрыв происходит именно после Гегеля, — на нём немецкая классическая философия достигает своего апофеоза со всеми вытекающими из этого последствиями. Но очевидно, что реакция на немецкую классическую философию последовала раньше, — уже в конце XVIII века начинают появляться самостоятельные мыслители, рефлексирующие над наследием проходящих эпох. В этом плане разрыв пластов в начале XIX века совпадает с концом Эпохи Просвещения. К началу XIX века умирает Вольтер, происходит Великая французская революция, полным ходом идёт промышленная революция, начинаются наполеоновские войны, британские колониальный войны, война за независимость испанских колоний в Америке. Эпоха меняется, меняются и представления о мире. Таким образом, в философии Нового времени можно выделить два основных этапа: Новоевропейская философия и Немецкая классическая философия.

В разломе эпох мы обнаруживаем принципиально новых мыслителей: Шопенгауэр, Гёте, Шлегель, Кьеркегор, Фейербах, Бентам, Эмерсон, Бауэр, Хатчесон, Штирнер, Конт, Сен-Симон и многих других. Очевидным образом эти мыслители явно выделяются на фоне Новоевропейской философии и Немецкой классической философии, — они уже в большей степени уходят от просвещенческих идеалов, развеянных Гегелем, — многих из них роднит дискурс, восходящий в романтизму, многие из них прямо аффицированы немецким классическим идеализмом, некоторые более косвенно; многие из них дают начало плодотворным ветвям мыслей, имевших своих последователей.
Этих мыслителей роднит сама эпоха — тот период с начала до середины XIX века, отмеченный империалистическими войнами и началом индустриализации. Именно эта историческая ситуация в философии может быть расценена как Прото-модерн, Пре-модерн, давший начало всей эпохе Модерна в философии в целом, и являющийся неотъемлемой её частью.
Вторая половина XIX века полна потрясений, здесь явно чувствуется определённый разрыв, ознаменовывающий новый период истории культуры и философии. Гегель и Шеллинг умирают в середине XIX, оставляя после себя громадный массив философского наследия. В это же время по всей Европе трубят революции — «Весна народов»; в Великобритании и экономический кризис, Америку захлестнула гражданская война; Маркс и Энгельс публикуют манифест коммунистической партии, открывается первый интернационал. Российская империя начинает и заканчивает Крымскую войну, а после отменяет крепостное право и продаёт Аляску США. В Индии начинается война за независимость. По всему западному миру начинается затяжная «депрессия». До наступления депрессии 1930-х годов Долгая депрессия носила название Великой депрессии. Начинается вторая промышленная революция, разворачивается Франко-прусская война, которая привела к образованию Германской Империи, а во Франции установилась Третья республика, просуществовавшая до 1940 года. Разворачивается Русско-турецкая война — все эти войны заложили основу для Первой мировой войны.
Столь значительные изменения не могут не повлиять не рефлексии мыслителей. В этот период мы встречаем Ницше, Гартмана, Маркса, Энгельса, Пирса, Джеймса, Милля, Спенсера, Авенариуса, Маха, Когена, Наторпа, Брентано, Эйкена, Мак-Таггарта, Зиммеля, Торо, Достоевского, Дильтея, Дюэма, Фреге, Дюркгейма, Кропоткина и ещё целую плеяду талантливейших и плодотворных мыслителей. Все они в той или иной степени могут быть отнесены к Модерну как таковому, но уже ко второму его периоду, который можно назвать по аналогии с историей искусств —модернизмом. Для модернизма темы кризиса, конфликта, драмы, предвосхищения катастрофы и переоценки традиционных ценностей во многом являются ключевыми. Это попытка найти выход из череды катастроф, найти альтернативу сложившимся институциям, это появление новых категорий: жизни, смысла, пользы, сверхчеловека; это открытие проблематики морали, ценностей, старых истин, и истинности как таковой.
Поиски альтернатив интересным образом отражаются в расцветающих в XIX веке ориентализме, — попытках найти ответы в другой культуре, — и романтическом национализме, — попытках найти ответа в обычаях и традициях прошлого.
К концу века эти искания обретают характер размеренного кружения в тупиковой заводи. В литературе хорошо видны эти томления и искания, эта трагическая обречённость, игра со смыслами, сюрреализм, декаданс и сомнение в установленных догмах прошлого: Флобер, Пруст, Аполлинер, Белый, Блок, Кафка, Тракль, Рильке, Ахматова, Цветаева, Брюсов, Гумилёв, Есенин.

⁂
На рубеже XIX и XX веков мы замечаем новый разрыв, ознаменовавший конец Нового времени и начало Новейшего. В науке происходит мощный парадигмальный сдвиг, Эйнштейн публикует описание специальной теории относительности, за 10 лет расширяя её до общей теории относительности. Начинается мощная индустриализация, радиовещание, эмансипация; в Российской империи — Революция 1905 года; изобретается самолёт, теплоход, паровая турбина, — кажется что Европу ждёт новый взлёт. Но накопленное в конце XIX века напряжение разряжается катастрофами Первой мировой войны и Октябрьской революций. Мир сильно меняется. Танки, химическое оружие, — меняется сама война.
Затянутая, бессмысленная окопная война полностью деморализовала весь континент. Блуждания конца XIX века в начале XX кажутся преступлением. Отвращение к прошлым ценностям, к войне, к морали, ко всему, что составляло фундамент тихой буржуазной жизни старой Европы — вот, что оставила война. Эта пустота, голод, смерть и бессмысленность. Литература отражает это особенно точно: Хемингуэй, Ремарк, Олдингтон, Юнгер, Толстой. Глубокое непонимание, моральная и физическая искалеченность «потерянного поколения», чьи ценности вновь должны быть переосмыслены. Многие так и не смогли адаптироваться к мирной послевоенной жизни, — кончали жизнь самоубийством, сходили с ума или просто спивались.

В этом разрыве мы находим иных мыслителей: Гуссерль, Бергсон, Кассирер, Риккерт, Хайдеггер, Витгенштейн, Гелен, Мур, Рассел, Мерло-Понти, Батай, Бретон, Кожев, Шестов, Шпенглер, Беньямин, Адорно, Леви-Стросс, Хоркхаймер, Хабермас, Левинас, Гартман, Тойнби, Нейрат, Шлик, Шелер, Бубер, Леви-Брюль, Эйнштейн, Гёдель, братья Юнгеры, Башляр, Ясперс, Плеснер, Гилберт, Тьюринг, Камю, Сартр, Ортега-и-Гассет, Лосев, Пуанкаре, Пиаже, Фрейд, Юнг, Винер, Келли, Богданов, Франкл, Фромм, Карнап, Айер — и многих других.
Что их объединяет? Сложно сказать однозначно. Это уже не модернизм, — их можно было бы назвать «постмодернизмом», но это только всех запутает. Два предыдущих этапа: премодерн и модернизм связаны с этим периодом определёнными эпистемологическими установками, — это общий дискурс. Возможно, это латентная вера в определённые ценности, наследованными ещё из философии эпох Просвещения и Возрождения вне зависимости от их отношения к традиции.
В этом аспекте показательна история с фанатичным желанием Гилберта найти строгие основания математики, — надежды, развеянные Гёделем. Для многих мыслителей того времени всё ещё свойственна уверенность в неограниченных возможностях человеческого разума, в единстве наук. Эта позиция хорошо выражена гилбертовским же лозунгом: «Мы должны знать — мы будем знать». Или эйнштейновской реакцией на квантовую механику: «Бог не играет в кости». Справедливости ради нужно отметить, что как раз в это время спор о познаваемом и непознаваемом характере бытия разворачивается особенно остро. Здесь на сцену выходит иррациональность, бессознательное, интуиция, но выходят они параллельно с желанием к всеобщей систематизации и онтологизации.
Эти отчасти идеализированные ценности находятся в некоторой постоянной борьбе между осознанием полного провала и небольшой, крайне маловероятной возможностью спастись. В этой динамике мыслители закладывают основы будущей эпохи. Находясь непосредственно перед окончательным обрывом Модерна, — на краю бездны, на другом конце которой мы отмечаем уже эпоху Постмодерна, — этот период может быть назван интермодерном.
Некоторые историки полагают, что Первая и Вторая мировые войны — это одна война с перемирием в десятки лет. Перемирие на всех действует по-разному. Хоть на несколько лет вдруг и начинает казаться, что ужасы войны позади, — самое страшное оказывается только впереди. Золотые двадцатые в Германии, Ревущие двадцатые в Америке, в искусствах наступает настоящий расцвет: джаз, ар-деко, авангард, русский космизм, супрематизм, беспредметность, конструктивизм, футуризм, Баухауз, ВХУТЕМАС, Ле Корбюзье.
Но так же стремительно в России начинается гражданская война, наступает страшный голод дважды за 10 лет, и не смотря на усилия величайших людей прошлого, таких, как Фритьоф Нансен, — западный мир всё больше замыкается, продолжая накапливать напряжение для новой катастрофы. В СССР разворачивается механизм репрессий, а в Германии после страшного кризиса к власти приходит НСДАП; Америке начинается Великая депрессия.
Ужасы холокоста, тоталитарных режимов, беспощадной и беспринципной войны с гибелью огромного количества гражданского населения. Именно так начал работу отточенный механизм уничтожения человечества и культуры в 30-х и 40-х годах XX века. Сотни миллионов индивидуальных трагедий, сотни миллионов личных несчастий, сложенных вместе в одной братской могиле истории, сотни миллионов голосов, застывших в вечном крике посередине столетия. Нет слов, чтобы описать ту бездну, в которую оказался втянут весь мир. Трагедия не ограничивается Европой — война разворачивается по всему миру, в том числе и в Тихом океане. Мир навсегда запомнит ядерный блеск над Хиросимой и Нагасаки. Это не просто кошмар, — кошмар это лишь страшный сон, а реальность куда жёстче.
⁂
Всё это так и осталось нашей общей травмой, ведь этого нельзя забыть, нельзя восполнить, нельзя искупить, нельзя компенсировать. Можно ли здесь найти виноватого? Конечно, это всегда удобно, но виноваты тогда тут все. Ни Россия, ни Европа так и не оправились от трагедии. Эпоха Модерна и до сих пор погребена под телами жертв, — неупокоенных, вытесняемых, обвиняемых, неосознанных и забытых. И нет этому конца пока одних жертв восхваляют за счёт других, нет этому конца, пока одних жертв почитают за счёт других. Нет и не может быть осознания там, где есть козёл отпущения.

Именно эти две мировые войны, репрессии, революция, и атомная бомба ознаменовали окончательный разрыв, — конец эпохи Модерна. В промежуток, начиная с 1910, заканчивая 1960, мы можем наблюдать основной сдвиг парадигмальных пластов, медленный дрейф и прогрессирующий разлом, полностью завершённый к 60-м годам, ознаменованный манифестацией принципиально новой парадигмы. Начиная с второго десятилетия XX века мы уже можем говорить о явлении Постмодерна — как пласта новой эпохи, пришедшей на смену Модерну, которая в большей степени нацелена на разрыв традиционных связей, их полное переосмысление в принципиально новом ракурсе. Сексуальная революция в США, убийство Кеннеди, широкое распространение ЛСД, начало интеграции Европы, появление рок-музыки, начало «разрядки» Холодной войны, возникновение поп-арта, широкое распространение научной фантастики и фэнтези, появление вычислительной техники, приход Брежнева к власти в СССР, студенческие волнения 1968 года во Франции и т. д
Меняется и литература: Гинзберг, Берроуз, Томпсон, Лем, Бредберри, Селинджер, Керуак, Кизи. Показательно здесь недавнее вручение Нобелевской премии по литературе Бобу Дилану.

Утопический проект философии новой эпохи Постмодерна создавался как попытка решить противоречия умирающего Модерна, осознанные особенно ярко после Второй мировой войны. Постпозитивисткая критика авторитарных тенденций философских систем прошлого: от Платона до Гегеля; постмодернистская критика всеобъемлющих систем и мета-нарративов — всё это было направлено в первую очередь на попытку разрыва с традицией, которая привела к трагедии. Традиция антитетически вытеснялась по всем возможным направлениям, сама структура традиции «пересобиралась».
Здесь несложно заметить, что интермодерн по сути располагается на стыке Модерна и Постмодерна. В это время одновременно работают как мыслители, которые уже не застанут первых катастроф XX века, так и те, чья творческая потенция в большей степени раскроется уже после двух десятилетий XX века. Хоть и предложенное понятие интермодерна лучше объясняет положение мысли «между эпохами», тем не менее, противоречивое понятие «постмодернизм» высвечивает тот факт, что этот нахлёст внутри Модерна возникает как реакция на модернизм XIX века, и перечисленные выше мыслители «старой закалки» оказали значительное влияние на становление эпохи Постмодерна. Будучи ещё не совсем «постмодерно́выми» мыслителями, они закладывали фундамент новой эпохи, новые ценности, разрабатывали новые понятия и идеи. В итоге даже изобретение оружия массового поражения теперь играет важную роль в поддержании мира.
Более того, существует крайне ошибочный и наивный стереотип, относящий к эпохе Постмодерна, как синониму «постмодернизма», — что в данной классификации уже неверно, — только волну французских интеллектуалов: Фуко, Лиотара, Делёза, Бодрийяра, Деррида, Барта, Бадью, Лакана, Гваттари, Бурдьё, Нанси, Жирара, Бланшо.

Не смотря на действительно радикальный характер этих мыслителей, составивших «орду» новой эпохи, к постмодерно́вому дискурсу можно отнести и тех мыслителей, что знакомы нам по интермодерну: Леви-Стросса, Кожева, Левинаса, Хабермаса, Батая, Келли, Винера, Витгенштейна, Фромма, Фрейда, Юнга, Франкла.
Более того, мы с необходимостью, исходя из самого дискурса должны признать, что в эту эпоху входят такие мыслители как Глазерсфельд, Матурана, Варела, Бейтсон, Малиновский, Анохин, Рорти, Луман, Блауберг, Ласло, Лакатос, Латур, оба Нагеля, Негри, Сёрл, Ролз, Поппер, Фейерабенд, Хинтикка, Хомский, Берталанфи и многие другие, даже Деннет, Чалмерс, Пенроуз, Хокинг и Патнэм. Возможно, многие из живущих ныне мыслителей закладывают фундамент для новой эпохи, нового сдвига, который маячит на горизонте времени, — эпохи Метамодерна, как попытки рассматривать Модерн и Постмодерн в качестве одной линии традиции, исходящей из немецкого классического идеализма,

От термина «постмодернизм» и вовсе стоит отказаться, ограничиваясь понятием эпохи Постмодерна. Она не ограничивается и не может ограничиваться ни структуралистами, ни потструктуралистами, ни французами, ни какими другими возможными выдумками. Сама эпоха — это определённый дискурс.
Язык, семантическое пространство, культура — всё изменилось, и ни один мыслитель, сколь консервативных взглядов бы он ни был, не может избежать течения времени и того, что оно приносит: изменения. Констелляция определённых проблематик, понятий, тем — вот что такое эпоха, это не просто концепт, это — Дух Времени. Всех нас объединяет одна мировая травма, — именно в попытке её интеграции обратно в культуру, её реинтерпретации и осознания возникает новая эпоха, — в разломе, в разрыве, в трещине между прошлым и будущим. Это наше настоящее.
Судя по актуальной исторической ситуации, мы можем говорить о том, что этот проект Постмодерна оказался во многом провальным: большая часть критикуемых атрибутов Модерна до сих пор с нами, возможно, именно потому, что они так воинственно вытеснялись. В итоге тот разрыв, который Постмодерн стремился осуществить, — намечается только сейчас, — в начале XXI века. Именно сейчас мы можем говорить о переходе в информационное общество, т.к. у нас есть техническая база для этого — удешевление технологий позволили наладить коммуникацию всего со всем. Именно сейчас мы можем говорить о реинтерпретации событий прошлого, но не иронией, — а обнаружением смысла прошлого, который появляется только в определённой перспективе, — только в общем контексте. И он возможен только во временной дистанции, — именно в поколении, не задетым травмой непосредственно.

Ирония Постмодерна оказалась лишь защитной реакцией, желанием запутать проблему в лабиринте значений, последствия этого хорошо видны и сейчас — троллинг, обрывочная коммуникация, хейтинг, замкнутость сообществ, предвзятое отношение, стереотипизация, ригидные иерархические структуры, боящиеся изменений. Субъект расщепляется в пространстве расщеплённой коммуникации. Ирония стала формой элитаризма.
Решение возможно только на пути интеграции прошлого в настоящее, в интеграции травмы как источника силы, понимания и мудрости: стать сильней от того, что не уничтожило окончательно; — сделать соответствующие выводы, осознавая последствия отказа и замыкания.
Смелость, отвага, доблесть, уверенность, решительность, понимание, взаимопомощь, отзывчивость, мудрость, сопереживание, свобода и осознанность — вот те скрижали, что открывают врата Новой Эпохи. Пусть же каждый возьмёт их в руки и войдёт в Новый День. Это в наших силах, — Эпоха в наших руках. Пока мы признаём Прошлое и осознаны в Настоящем, мы — Будущее.