Наш балкон выходит во двор, где стоит новенький детский сад. Поэтому получается, что детьми я буквально окружён и в этой «расположенности» безразмерно счастлив ☺ Детские радостные голоса кружат подле меня в мерцающем вихре, и я чувствую себя прямо в самом сердце чего-то прекрасного и единого. Единого в общем порыве восхищения, негодования, слёз и смеха — в Эпицентре Жизни.
Но, выходя на балкон, я иногда могу распознать странного рода метафору, внутри которой мы все оказались будто в сказке — заколдованными.
Высокая грузная воспитательница в коричневом шерстяном пальто ниже колен, напоминающем красноармейскую шинель, опирается на дворницкую лопату в среднем между «дама с веслом» и «Иван Грозный» положении. После прогулки она выстроила около 20 детей в шеренгу и, дойдя до входа в здание, басит своим дремучим хриплым альтом: «Шагом марш!».
Детки, успев несколько рассеять шеренгу, недоумевали, пока воспитательница с жутким серповидным посохом ковыляла до входа. Что происходит? Больше всего нервничала самая первая девочка: она настолько не понимала, что ей следует делать, что просто в какой-то момент пошла за воспитательницей, — так шеренга и начала рассеиваться. Девочка не понимала, что воспитатель хочет Парада, хочет немного праздника этим солнечным утром. В холодной тени здания это бы скрасило её будни. Скорее всего, дама с лопатой представляла, что это развлечение и для детей тоже.
Судя по тому, как она ринулась было их останавливать, дама хотела выстроить шеренгу заново. Но, изрядно устав, решила просто крикнуть «Шагом марш!», стараясь придать ситуации хоть какой-то уже ускользающий смысл. Ну и себе, — внушительности; вернуть себе свою символическую власть над маленьким племенем детей, она — их вождь.

Для неё это событие — древнейший ритуал трансформации, перехода с улицы обратно в здание. Даже я помню, как нас водили шеренгами: парами или по-одному. Ещё я помню, как мы долго толпились у входа, потому что медленно заходить по очереди в узкие двери очень неудобно. Все видели, что двери — широкие, нужно лишь открыть вторую створку. Дотянуться до замка может только воспитательница, но это действие явно казалось ей избыточным. Гигантская одинокая фигура усталой воспитательницы нависала над входом, подгоняя каждого, кто не хочет наступать другому на ноги, её задача — быстрее вернуть детей в здание.
И эта часть ритуала тоже сохранилась: толпа лилипутов у входа увеличивалась, пока подтягивался хвост шеренги. В хвосте были весёлые и хулиганистые мальчишки, которые подобно молекулам в броуновском движении сохраняли единство хвоста шеренги лишь условно. Это заставило меня вспомнить, что жизнь всегда — неуловима, и никакие условности не способны остановить этот бесконечный поток, истоки которого обнаруживаются в самых узких, самых противоречивых и болезненных местах.
Исток это всегда конфликт, но возможность реализации своего желания вопреки давлению иллюстрирует то, насколько обнаружение этого желания происходит именно благодаря давлению.
Ценности мерцают внутри конфликта как выбор. Идеализация ценности наполняет её «субстанциальностью», ради которой человек готов страдать, свято веря в то, что эта ценность реально существует и его страдания — не зря, они ради неё. Но по итогу люди страдают лишь ради ценности страдания. Она передаётся как инфекция от человека к человеку: от взрослых — детям, а от детей — их будущим детям.
Что заставляет нас верить в то, что страдания в таком подавленном, апатичном виде столь необходимы? Опыт, который передаётся нам старшим поколением, часто настолько глубоко пропитан страданием, что за ним сложно увидеть хоть какую-то жизнь. Сложно увидеть, даже допустить — как может быть иначе? Можно ли жить иначе, не подвергаясь постоянным фрустрациям со стороны среды?
На фоне современного мира всё это кажется настолько болезненным рудиментарным пережитком, что хочется открыть свой детский сад.
Источник: www.facebook.com/photo.php?fbid=1150966248383231