
Случайно на глаза попалась цитата Жижека про то, что раз Бог-Отец, воплощающий архетип Великого Отца, умер, то следует незамедлительно убить и Великую Мать. Не знаю, помнит ли Жижек про то, что Великий Отец умер от смеха, но что-то заставляет меня сомневаться в его осведомлённости относительно Великой Матери.
Наверняка Жижек рассматривал Мать с позиции Лакана, но я отстаиваю позиции юнгианства, поэтому лакановская интерпретация Матери мне кажется слишком трагедизированной.
Тем не менее, это натолкнуло меня на мысль. Почему именно на российской почве прижились идеи Маркса, воплотившись в реальную революцию? Нет ли здесь каких-то более глубинных причин, структур, которые сопрягаются на идейных пластах с одной стороны — социально-экономической теории, а с другой — ментальности? Ведь именно этот дикий сплав, образованный в крайне извращённой интерпретации получил ту форму идеологии, которая сейчас в головах большинства запечатлелась стереотипом под именованием «коммунизм».
По факту же мы имеем именно интерпретацию, или, лучше сказать, вариацию определённых марксистских идей, исполненных в угоду тем сложившимся революционным настроениям, что в целом царили в начале века в Российский Империи и «стихли» лишь в 22-м году, когда был окончательно «устаканен» СССР.
Что могло сыграть в пользу большевиков? «Диктат пролетариата и крестьянства», воззвания большевиков к массам, призыв масс к власти — всё это, по сути, — тяготение к «базису», к непосредственному производству (proletarius дословно с латыни — «производитель детей»), к крестьянину, к земле, к материи. Что, если эта риторика в латентном виде была воззванием к хтоническому (χθών — земля, почва) культу Великой Матери?
Здесь интересна и коннотация с мифическим образом «вспахивания» земли как соития: орало, как и более поздний плуг, — это, по сути, фаллосы, вспахивающие, оплодотворяющие землю. Достаточно посмотреть на древние рала, где явно считывается довольно однозначная форма.

Но интересней всего здесь сама большевистская риторика, выхватывающая суть марксисткой мифологемы возвращения «Золотого Века», «Утерянного рая», — строительство Царства равенства и братства на земле. Ведь большевики использовали сугубо христианский контекст: это воззвание к сирым и убогим, к прокажённым, к униженным и оскорблённым. Это радикальное народничество в обёртке популизма.
Интересна же здесь и коннотация с образом Богородицы в православии, — заступницы; более того, здесь особенно важен «народный» культ Богородицы, часто являвшийся одним из центральных в православном сектантстве: у духоборов, скопцов, хлыстов и малороссов. В голове возникает роман Леопольда фон Захер-Мазоха «Мардона».
Латентные марксистские структуры, унаследованные ещё из гегелевской диалектики (взаимоопределение базиса и надстройки), уходят своими корнями в Античную Грецию и Египет с их аграрными культами умирающего и возрождающегося Бога Диониса\Осириса. Сама диалектическая логика — всецело мифологична, что очевидно при взгляде на дальневосточную символику Инь-Ян. О диалектичности первобытного мифического и до-мифического мышления писали и структуралисты. В целом, вся архаичная символика в основной своей массе отражает идею единства противоположностей. Это, как я писал раньше, можно считать пра- или прото-мифом, из которого и появляется религия, философия, искусство и драма.

Культы воскресающего Бога с их мистическими ритуалами дали жизнь не только греческому театру, а, соответственно, всей современной драматургии (в том числе и рекламной), но и философским концепциями мимесиса («подражания», изначальное значение термина — экстатическое подражание\представление\явление Бога в танце) и диалектики, — искусству спора и размышления в диалоге, — как способу отыскания истины в борьбе, столкновении, размежевании, — который восходит к ритуальному жертвоприношению, эк-статическому разрыванию жертвы, нарушению прежних границ и установки новых.
Сопряжение этих латентных структур марксизма и структур «народного» православия, корнями уходящего в языческие культы, породило идеализированный архетип внутри самой культуры.
Идеализация Великой Матери приводит к вытеснению её негативного аспекта, а именно «Ужасной Матери», «Чёрной Матери», «Мёртвой Матери», Кибелы, Харибды, Геи, — Лилит, Чёрной луны, «первой жены» Адама и Матери всех демонов. Отчётливый образ — vagina dentata или старуха с косой, — «Баба-яга».

Здесь отдельной ремаркой стоит отметить чуму глубинок и больших городов: алкоголизм, а именно то, каким образом он связан с доминирующей ролью женщины в семье, инфантилизирующей и кастрирующей партнёра. Эти созависимые роли во многом продиктованы ментальностью, точнее ментальным фоном, основой которому служит общекультурная травма прошлого.
Негативный аспект любого архетипа отражает определённого рода испытание, становление, преодоление на пути к интеграции этого аспекта как своей собственной части. Это своего рода поиск сокровища, — «Аленькой цветочек».
При встрече с архетипом ошибкой является жертвовать этим негативном аспектом,
Юнг говорил, что чем ярче Солнце, тем чернее Тень. Чем сильнее идеализация Великой Матери, тем сложнее интегрировать её теневой аспект, т.к. он становится всепожирающим, всеохватывающим, — кастрирующим. Замечаете ли вы, как много рекламы средств от импотенции показывают по телевидению во время трансляции спортивных соревнований?
Великую Мать невозможно убить, в отличие от вечно умирающего и воскресающего Бога, ибо Мать сама есть — Рождение и Смерть. Изначальная пустота и неопределённость, разрушающая любые границы и определения, — Хаос.
Жижек здесь явно донкихотствует.

Во многом именно вытеснение негативной части архетипа, вытеснение энтропии, Хаоса и, как следствие, — идеализация Великой Матери (акцент только на позитивном «светлом» аспекте архетипа), — кастрирует архетип Героя, обрекая его на гибель: на самоуничтожение, самоуничижение в муках вечного рабства. Мёртвая Мать, уходящая в Тень, — это Ангел Смерти. Трагический герой, обречённый на гибель идёт с ним рука об руку до самой последней черты. Ангел Смерти становится его Тенью, — это Харон, лодочник, что переправляет души в мир мёртвых, в изначальную пустоту.

Это происходит, потому что перед чистым образом любой идеализации наличное «Я» всегда слишком «грязно». Отрицая своё ничтожество, всеми силами отталкивая его от себя, оно становится нарциссично-непогрешимым под давлением диктатуры Надо, закрепляя глубинную невротическую структуру вечного разделения и ненависти к самому себе и потому — ко всему вокруг. Это структура ресентимента.
Репрессии как показатель внутренних противоречий самой идеологической системы, её замыкания, самобичевания, — это ресентиментальные тенденции. Нарцисс требует жертв в подтверждение своей значимости: он может существовать только за счёт чужих страданий, так он может удерживаться в рамках извращённого архетипа Героя, живущего лишь на горбе, а позже и на могиле Другого, Чужака, Неугодного.

Это процесс вытеснения Жертвы, стимулированный идеализацией архетипа Великой Матери. Т.к. сам Герой кастрирован, он должен быть убеждён, что все вокруг него тоже кастрированы, что у них нет возможности разрушить его образ победителя, но, по факту, — «король-то голый»!
Удивительным образом схожего характера кастрированно-фаллический миф разворачивался не только в СССР, но и в Германии. «Золотой век» привлёк на арену Истории не менее трагического немца, загнанного в угол Первой Мировой войны. Сама драма ясна в символике: война свастики с серпом и молотом. Не зря Кожев называл большевиков и национал-социалистов левым и правым марксизмом соотвественно.

Точкой соприкосновения, точкой созвучия служит вполне христианская риторика к сирым, к народу, к массам, а это, по сути, — риторика обращённая к национальным ценностям, риторика обращённая к нации как целому. Это очень хорошо видно в печально известной книге Гитлера, по-моему, запрещённой на территории РФ. Диктатор воспринимает нацию как жертву и требует ресентиментального мщения.
Отличия обнаруживаются в основаниях: если на нашей почве идеализация обнаруживалась в Великой Матери, то в Германии под воздействие фашисткой риторики трагедизируется, демонизируется архетип Героя, восхваляя его негативный аспект, а именно — Палача, Разрушителя.
Обратная сторона любой идеализации — демонизация, это смена полюсов с + на -. Если идеализация высвечивает позитивный аспект и вытесняет негативный, то демонизация высвечивает негативный аспект и вытесняет позитивный.
Для этого в Германии уже было всё готово. Не только унижение Первой Мировой войной, но и трагический характер романтического национализма послужили основанием для демонизации. Для острастки приведу здесь в пример стихотворение Генриха Гейне «Лорелей» в моём любимом переводе.
Не знаю, о чем я тоскую.
Покоя душе моей нет.
Забыть ни на миг не могу я
Преданье далеких лет.Дохнуло прохладой. Темнеет.
Струится река в тишине.
Вершина горы пламенеет
Над Рейном в закатном огне.Девушка в светлом наряде
Сидит над обрывом крутым,
И блещут, как золото, пряди
Под гребнем ее золотым.Проводит по золоту гребнем
И песню поет она.
И власти и силы волшебной
Зовущая песня полна.Пловец в челноке беззащитном
С тоскою глядит в вышину.
Несется он к скалам гранитным,
Но видит ее одну.А скалы кругом все отвесней,
А волны — круче и злей.
И, верно, погубит песней
Пловца и челнок Лорелей.
Здесь хорошо видно, как вертикальный, апполонистический миф (извилистая река в тишине, пылающая вершина горы над ней, — это своего рода прообраз, который хорошо виден в иконографии Георгия Победоносца) высвечивает схожую идеализацию архетипа Анимы (производный от Великой Матери образ Лорелей схож с русалками и сиренами, этот «зовущий» аспект архетипа выделяется в отдельный архетип Анимы, как иррациональной части психики).

Именно эта вертикальная «растяжка», — идеализация — кидает Героя на скалы. Так он из драматического становится трагическим, — «обречённым на смерть» (Герой в «беззащитном челноке» с тоскою смотрит в вышину). Именно этот аспект «обречения» и пробуждает ресентиментальные тенденции, заставляющие демонизировать трагического героя, который в попытке добраться до Лорелей забрасывает разрыв между ней и собой чужими трупами, — жертвами.
В итоге Германии через романтический национализм, в России через «народное» православие разные интерпретации «Золотого Века» продали нациям как товар. Именно манипуляция национальными ценностями через невроз ментальности привела к их принципиальному искажению, замыливанию и эксплуатации. Занятно, что именно эти ценности послужили не только тем основанием, вокруг которого строилась идеология этих режимов, но и тем фармаком, тем козлом отпущения, которого принесли в жертву в обоих случаях распада: и Рейха и СССР.
Для распада СССР показательно количество конфликтов, которые случились на национальной почве. Не говоря уже о кровавых столкновениях в бывших советских республиках в Азии, мы в целом до сих пор не можем найти общий язык ни с Украиной, ни с Грузией (а Грузия с Арменией, Абхазией и Осетией), теряя при этом общий язык даже с Белоруссией. Ядром трагической агонии послужили именно национальные ценности.
По сути, в большинстве случаев бывшая советская республика переживала после распада националистическую компульсию, которая была результатом долгого и целенаправленного идеологического вытеснения (Даже вопрос о Нагорном Карабахе недавно поднялся в форме переименования этой местности). Именно энергию этой компульсии и подхватывает «цветная» революция.

Будучи насаженными на идеализацию, ценности приобретают крайне извращённый характер сегрегации, вместо консолидирующей связки. Хромосомы фашизма, окончательно засели в ментальности вместе с победой большевиков над национал-социалистами.
Именно в это время столкновения двух идеологических машинерий мы перенимаем авторитарно-нарциссическую, фашистскую идею превосходства одного над другим, которая выливается в крайне иерархизированный авторитарный вождизм, в дикую ксенофобию, шовинизм и уродливый расизм. Если в Германии это происходит в открытую, то в СССР это происходит в латентном виде диктатуры партии и номенклатуры.
Сам фашистский миф выявляет свой элитарный характер: слово фашина, означает пучок, связку фасций и является символом не только объединения в группу, но и привилегированной власти римских легатов в применении насилия. Легаты ходили по городу с такими пучками из розг, а позже и топором, что отражало их дополнительное право на незамедлительный смертный приговор и его исполнение. Свойственный фашизму реваншизм и символика отражают глубоко ресентиментальные тенденции, выявляя невротические структуры нарциссического характера, — это «защитная» реакция, мобилизирующая репрессивные механизмы по отношению ко всему чуждому, непонятному, и потенциально опасному. Это реакция загнанной в угол крысы.

Не так ли началась Холодная война и до сих пор актуальное противостояние нас и какого-то условного «Запада», где якобы сконцентрировано всё зло, — «царство кощеево»?
Идеализированный фаллический миф как следствие обиды за актуальную импотенцию, кастрацию нации. Потому трагический Герой подобно Эдипу неизбежно падает в хтоническую бездну вытесненного архетипа Мёртвой Матери, — в объятия Ангела Смерти. Мать пожирает его. Здесь юнгианская интерпретация вполне созвучна лакановской. Он плывёт по реке забвения, вытеснения прошлого.

Заметим, что примерно в одно и то же время в Германии и СССР начинаются репрессии, — это начало 30-х. Для любой идеализации необходимо топливо чужих смертей и страданий, для любого культа требуются фармаки, козлы отпущения, для любого нарцисса требуются жертвы. Мы видим, как в этих странах фигура Другого демонизируется и сегрегируется по идеологическим признакам. В итоге и там и там мы наблюдаем геноцид части нации. И там и там именно представители групп, маргинализованных идеологической оптикой, играют роль козлов отпущения.
Если сопоставить количество смертей от боевых действий на Второй Мировой войне, то, конечно, СССР заплатило за победу непомерно большей кровью. Но сравнивать эти цифры надо не с количеством убитых солдат стран «оси», а с количеством убитых и замученных евреев, ведь именно на их крови держалась немецкая идеализация, именно их трупами пытались забросать бездну отчуждения.
Так, национальные ценности, насаженные на идеи фашизма, вождизма и подпитываемые марксисткой риторикой, обрекли две нации на неизбежное и ужасающее столкновение в борьбе за признание в бездне крови и человеческих трупов.

Как известно, в российской ментальности довольно высокое положение занимает православная ценность страдания, аскезы и жертвы, — это во многом результат культа Великой Матери. Удивительным образом именно эта ценность помогла сдержать авторитарные тенденции, и за сталинским режимом последовала хрущёвская оттепель.
Отдельной ремаркой хочется отметить символический характер надвигающегося сноса «хрущевок» в Москве.
Отсутствие люстрации и рефлексии, жертвенная позиция по отношению к обстоятельствам заставляют нацию возвращаться в прошлое, замыкаясь в собственных противоречиях, актуализируя авторитарные тенденции в новом контексте. Идеализация прошлого (и одновременное вытеснение его противоречивых моментов) и сакрализация победы вытесняют фигуру Жертвы в облике самого архетипа Героя, — вытесняют его негативный аспект, — история повторяется заново. Именно так можно интерпретировать неоавторитаризм, который можно наблюдать сейчас в РФ.
Драматический Герой, в отличии от трагического, — воскресает, как и мёртвый Бог, — во всеобщем экстазе трагедии. Великая Мать приняла жертву.
Но тут в нашей истории Герой начинает мнить себя Великим Отцом, повторяя фаллический миф, он снова становится трагическим, он снова обрекает себя на агонию в желании быть подобно Богу. Жертва вытесняется, забывается, воскрешая лишь фашистские идеи.
Таким образом, цикл драмы начинается с самого начала: изначальный аполлонистический миф разворачивается в своём утверждении, и разворачивает новую трагедию через идеализацию на этот раз уже архетипа Героя, так и не усвоившего урока прошлого, — это enfant terrible, подобно национал-социалистам 30-х.
⁂
Что осталось от развалин двух империй? Германское чувство вины не только перед евреями, но и перед всем миром; и российская нарциссически-задиристая слепая самоуверенность, набирающая обороты в массовом сознании. В обоих случаях — это травма Культуры, глубокий невроз внутри ментальности.
Это два антитетических результата общекультурной травмы, создающие разность потенциалов для невротических компульсий и аккумуляции проклятой доли в масштабах общего геополитического пространства. Всё это в целом только увеличивает напряжение на пути к неизбежной разрядке, но в каком виде будет эта разрядка?
Совершенно очевидным кажется, что для консолидации нации, народа в общем политическом движении обновления, очищения, осознания и работы над ошибками прошлого ради светлого будущего необходимо то ядро ценностей, вокруг которого и будет происходить консолидация. Эти ценности столь же очевидным образом можно назвать национальными.
Проблема этих ценностей заключена в том, что под влиянием прошлого на их месте чёрная дыра противоречий, которая раскалывает общество, вместо должной консолидации ценности являются предметом борьбы и столкновения. Эти ценности ищут фармака, ищут козлов отпущения, будь то мигранты или представители других наций. Сама идея нации таким образом начинает складываться из сегрегирующих представлений о превосходстве одной культуры над другой, превосходстве одного этноса над другим.
Некоторые в попытке люстрировать наицонализм разделяют его на национализм и «этнонационализм», но это лишь полумера. В сердцевине наших поисков национальных идей лежит глубокое противоречие, замыкающее нацию в вечном искании каких-то конкретных границ и определений.
Сами ценности с необходимостью должны быть люстрированы, очищены и обновлены таким образом, чтобы они отвечали вызову сегодняшнего дня, чтобы они для каждого звучали чисто, чётко и ясно. Чтобы они сплачивали нацию, перформативно её же и создавая, оживляя, возрождая.
На мой взгляд определяющим, фундаментальным для национальной идеи фактором является отсутствие каких-либо конкретных определений.
«Ordnung muss sein», — если необходимость наличия строго порядка отражает определённые аспекты немецкой ментальности, то для каждого, кто вырос в советском и постсоветском культурном пространстве справедливо принципиально обратное, а именно необходимость неопределённости, хтонического Хаоса. В этом плане наша общенациональная ментальность исключительно экстатична.
Именно страх перед неопределённостью, именно систематическое вытеснение, попытка спрятаться от него, от будущего, от результатов собственных выборов, от собственных желаний и деятельности в псевдо-определённости традиций и норм; в каких-то конкретных всеобъясняющих границах — есть та ключевая особенность нации, которая и мешает ей консолидироваться, порождая постоянные компульсии: взрывы агрессии, пьянства и безрассудства — как результат систематического сдерживания. Это и есть разрядка, — результат вытеснения Хаоса, вытеснения негативного аспекта Великой Матери в Тень.
Одной из критических причин этого страха перед неопределённостью служит нескончаемая передёгривающая пропаганда государтсвенных СМИ, взращивающих в нации постоянную опаску, аккумулированную в нескончаемую ненависть перед любыми изменениями.
Эрнст Юнгер, — мыслитель, с высоко поднятой головой прошедший обе мировые войны, — точно ухватил эту связь в небольшом эссе под названием «Уход в Лес»:
Уже сама потребность получать новости несколько раз в день, — это принак страха; воображение растёт и парализует себя в растущих оборотах. Все эти антенны гигантских городов подобны вставшим дыбом волосам. Они бросают вызов к демоническим соприкосновениям.
Признание неопределённости, открытая встреча с ней — есть интеграция теневого аспекта архетипа Великой Матери. Мать — это Хаос, флуктуирующая пустота, из которой мы рождаемся и куда мы уходим. Это источник любой гармонии и любого порядка, достаточно лишь иметь Решимость встретиться с ней.
Национальные ценности — это ценности самоорганизации, самоуправления. Ценности, которые обнаруживаются лишь в общем процессе их перформативного поиска и утверждения,
Ценности самой нации не могут быть обнаружены кем-то одним. Потому что нация — это общее. Потому что нация — это единство многообразия. Единство, уникальными границами которого выступает исключительно только общий язык, дарующий взаимопонимание и возможность к его обнаружению, нахождению. Язык, структурирующий, высвечивающий, обнаруживающий изначальную неопределённость. Язык, что служит домом Бытию. Именно язык не только в значении понимания, но и в значении синкретических культурных границ, столь же изменчивых и разнообразных, как и сама речь внутри нации.
Любая попытка спустить нормы и правила, определить эти идеи и ценности сверху или утвердить узкой группой людей, которые ищут виноватых, — обречены сидеть в омуте противоречий, где каждый пытается перегрызть друг другу горло. Это мёртвая нация, пытающаяся засосать в этот болотный омут всё вокруг. Это чёрная дыра, ядро которой спрятано в глубине Истории.
Жизнь нации — это жизнь общего дела; общества, говорящего на одном языке. Каждый, кто понимает, разделяет этот язык и взаимодействует с такими же как он, — является неотъемлемой частью нации, уникальной нотой в симфонии национального разнообразия, раскрывающего удивительную гармонию её жизни, её утверждения, звучания в общем геополитическом пространстве.
Удивительным образом эти идеи общего обнаружения ценностей, самоорганизации, самоуправления, совместного, общего поиска решений и консенсуса, — это отчасти взращенные на российской культурной почве идеи Анархии.
Стереотипно анархию принято воспринимать как отсутствие порядка. Но стоит раз и навсегда разбить этот стереотип о камень семантики. Потому я предлагаю семантический сдвиг, который наконец разрешит идейный хиазм этого понятия.
Также как в слове «аналогия» приставку надо воспринимать не в значении отмены, а в значении осуществления, так и в слове «анархия» мы читаем не отсутствие начала, порядка, гармонии, архэ, но единственно возможное их осуществление, обнаружение, реализацию.
Реализацию в форме совместного отыскания, в форме свободы выражения и права на то, что твоё мнение в общей полифонии будет обнаружено и услышано, — оно будет звучать нотой в общем консенсусе с той же необходимостью, которая обнаруживается в самой нации.
Необходимость чистого звучания твоей искренней деятельности, твоих выборов и поступков. Потому что только так этот консенсус, это созвучие и возможно.

Таким образом, архэ тут надо понимать ни как изначальный порядок, логос, но как апейрон, — изначальную бесконечную неопределённость, лишь результатом которой является логос. Здесь особенно чётко прорисовывается смысл фразы «Анархия — мать порядка». В целом для проекта семантического сдвига необходимо совместить анархические и экзистенциалистские идеи. Условно говоря, Кропоткина и Хайдеггера, Бакунина и Кьеркегора, что отчасти и было осуществлено здесь, заложив первый краеугольный камень обновлённой, перерождённой нации на почте родного перегноя.
Таким образом, единственное, что может люстрировать национальные ценности, очистив их от шлака прошлого, что может уберечь их от ресентиментальных и авторитарных тенденций, что спасает их от самой возможности замыкания и отсечёт любую авторитарную риторику — это сплав национальных идей с анархическими в общем движении
Национал-Анархизма.
Анархия — это гарантия того, что авторитарная риторика, вождизм, ксенофобия, расизм, антисемитизм, теории заговора, и прочий шлак — навсегда остануться в прошлом, очистив наш разум и подготовив его к реализации своих собственных желаний, вернув нам Решимость и Веру в Будущее для жизни в тех условиях, в которых каждый по-своему хочет жить. Это ценности консенсуа, самоорганизации и самоуправления. Национализм — это те консолидирующие ценности, которые в рамках культуры, в рамках языка способны сплотить деятельность каждого в одно единое коллективное движение навстречу будущему, что открывается для нас прямо сейчас. Так мы отделяем зёрна от плевел. Мы верим в то, что единство многообразия — возможно, но возможно оно только благодаря деятельности каждого, мнениям каждого, желаниям каждого.

Я выступаю за Национал-Анархизм, и это — моё предложение на вызов сегодняшнего дня. И я открыт к дискуссии.
Источник: https://medium.com/@antonvoltman/thinking-about-national-values