Спасибо большое Оксане Мороз, за великолепное освещение дискурса. Прекрасная возможность присмотреться, — насколько вокабуляр и основные идеи глубоко интегрированы далеко за пределами изучения травмы. Я уже писал о том, что понимание травмы как трагедии раскрывает нам целый пласт трагического как потери границ, вызванной изначальной попыткой сохранить status quo. Сама травма раскрывается тут как желание вернуться в «потерянный рай», состояние, что было до трагедии. Безусловно мы легко обнаруживаем тут не только мифологемы, но и прямые отсылки к экзистенциальной парадигме.
К недавнему вопросу о терапии культуры, — Оксана очень точно подмечает лакановский способ обозначения амбивалентности пиков — удовольствие и ужас. Конечно, именно это изначально тематизируется у Фрейда как Эрос и Танатос, как либидо и в одной из интерпретаций — мортидо, как влечение к удовольствию и влечение к смерти. Фрейд в поздних работах отмечал их тождественный характер. Мы видим, что эта амбивалентность и служит диалектическим символом самого акта трансцендирования, характерного для бытия присутствия. Оба полюса являют собой двуаспектный характер трансценденции, характер сакрального.
Травма выступает как ритуализированное траснцендирование, мы обнаруживаем это в любом обряде инициации. Инициация — это всегда травма. В самой инициации мы обнаруживаем именно трансцендирующий акт — это попытка «вытащить» человека из профанного состояния в состояние столкновения с сакральным. Жирар подчёркивает характер сакрального — оно по природе насильственно, хаотично, разрушающе. Власть, kratos, — производное от изначального акта насилия, — действие, решение, разделение, разрезание и даже творчество — всё это акт насилия, агрессии по отношению к тому, что есть, что было, что осталось от прошлого.
Но именно это насилие становится образующим для бытия присутствия, что, например, характерно для столкновения с Ужасом и Ничто. Мы видим тут два неразрывных полюса становления, мы обнаруживаем, что систематизирующий, конструктивный, обосновывающий, синтезирующий акт трансцендирования неразрывно связан с актом разрыва, рассечения, насилия. Именно это насилие и «выбрасывает» экзистенцию в бытие присутствия. Отсечение прошлого, отсечение проклятой части.
В этой амбивалентности существует определённая опасность, которая тематизировалась как у Кьеркегора, как у Ницше, как у Хайдеггера так и у Франкла. Аспект прошлого, ушедшего, принесённого в жертву, кристаллизуется в виде самих последствий выбора. Мы обнаруживаем, что бытие присутствия — это «ради-чего-бытие»,
Бытие присутствия, аутентичное существование вне травмы — это реинтерпретация травматического опыта как конструктивного. Обратное — это тяготение в прошлое, рождающее чувство вины, комплекс неполноценности, сакрализации, драматизации и идеализации. Это попытка ответить на вопрос «почему?» перед лицом изначально абсурдного. Травма — это потенциальное ядро невроза, прогрессирующего в расстройство, а в последствии и в психоз. Психоз культуры.
В акте реинтерпретации мы и находим творческий характер самого трасцендирования. Выбор между многообразием возможностей, а именно создание своей собственной возможности как жизнетворчество — это неотъемлемая часть самого трансцендирования. Мы видим, что «учреждением» является сам выбор человека, «укоренением» в этом контексте является сам прошлый опыт, а «обоснованием» является сама практика реализации выбора ради-чего. Этот зазор между причиной и основанием является по сути зазором между детерминизмом и свободной волей творящего. Это и есть то, что Фанкл характеризует как проактивность: в промежутке между раздражителем и реакцией мы способны сами выбрать реакцию.
И здесь разворачивается двуаспектный характер самой травмы, кризиса, как изначального противоречи, диссонанса, фрустрации: оно может служить толчком к росту, необходимым условии бытия присутствия, или же тем, что останавливает рост, погружает человека в пространство сопротивления жизни, в пространство отрицания или же просто — самоуничтожения. Жизнь становится медленным умиранием, ожиданием скачка назад — в идеализированное прошлое, восстановить прошлое в настоящем, потому как будущего в этом пространстве нет. Это и есть вытеснение будущего — как неопределённости. Сам характер компульсивности подчёркивает циклический характер любого невроза, — отчасти обсессивный, направленный на восстановление идеализированного прошлого, где травма — вытеснена. Не это ли называется симуляцией?
Здесь открывается целый шлюз к пониманию массового рынка, массовой культуры, как культуры невроза, потому — симуляции. Терапия культуры, — это терапия массовой травмы, реинтерпретация событий травмы как конструктивных, рассмотрение этих событий в более широком контексте, включение их в «ради чего», в бытие-в-мире. Этим интересным образом характеризуется актуальная политическая коммуникация, как коммуникация, направленная на замыкание элементов среды, но не на их объединение. Это замыкание — невротическое, конфликтное, потому направленное на вытеснение, ограждение, непонимание, хейтерство.
Наибольшая из основных проблем нашего культурного прошлого: отказ от переосмысления и интеграции своего опыта в общемировой, сакрализация и идеализация авторитарных образов прошлого, вытеснение жертв. Всё это проблематизирует понимание границ — ригидных и неповоротливых в нашем случае. Это и является коммуникативным ядром культуры, это и является наиболее тяжеловесным якорем, удерживающим российскую культуру в замкнутом круге невроза, который уже успел прогрессировать если не в психоз, то в устойчивое расстройство.
Источник: https://www.facebook.com/voltmn/posts/996038807209310